Татьяна Иванько - МилЛЕниум. Повесть о настоящем. Том 5

– Лёля у меня. И Митя тоже, конечно. Она просила передать, что уходит от тебя ко мне. Сказала, что… – дальше он говорит, будто читает по бумажке: – жить в деревне очень романтично, но не всю жизнь, не для того она поступала в институт и училась, чтобы из Москвы… ну, ты понял…Да, ещё… Она сделала аборт… – и добавил после паузы: – Сочувствую, Легостаев.

Я онемел и ничего не сумел сказать. В этом онемении и даже оцепенении и застал меня Алексей, вошедший в сени и заглядывающий в комнату, постучав в дверь:

– Что так тихо? Будто вымерло всё… Добрый вечер, – он смотрит на меня, улыбаясь, румяный с мороза, снимает за порогом и шапку и куртку, охнув, увидев, сколько снега на них, вышел в сени назад, чтобы стряхнуть…

Вымерло… то-то, что вымерло. А у меня дыхания нет, даже чтобы говорить…

– Ты как здесь… на чём? Поздно уже, как возвращаться будешь? – всё же спросил я, когда он снова вошёл уже раздетый и подошёл к печи, прижимая руки к её белёному боку, а я смог вдохнуть…

– Где все-то, спят, что ли? Здоровы? Рановато для сна вроде…

Я смотрю на него:

– Нет их.

– Где они? Случилось что? – ещё не чувствуя дурного, спросил Алёша.

Я смотрю на него и понимаю, что если бы он не пришёл, я… я умер бы. И будто это было уже: Алексей пришёл, а Лёля ушла…

– Мне кажется или у меня дежа-вю… Лёля ушла к Стерху.

– Как это может быть? – Лёля моргнул, опустив руки. – Вы же… ты сказал…

– Она избавилась от ребёнка и ушла к нему…

Алёша, бледнея, усмехнулся странно и покачал головой:

– Пап… этого не может быть. Что угодно, но… Бред собачий… Что случилось? Объясни нормально!

Я посмотрел на него:

– Нормально… Я считал, она от тебя никогда не уйдёт, потому что я знал… всегда знал и знаю, что она любит тебя…

– Не может этого быть… это стервец этот придумал, Стерх, Лёля избавилась от ребёнка?!.. Ты что, не знаешь Лёлю?! – воскликнул он.

– Очевидно, мы оба её не знаем… здесь нет её документов, некоторых вещей, но их у неё вообще ведь немного…

– Пап, это бред… – говорит Алёша, – понимаю, ты сейчас… в общем, этого быть не может. Что-то другое случилось. Может, он похитил её и Митю, с него станется, с бандитской морды…

Тут мы услышали стук открывшейся входной двери, дверь в комнату тоже открылась, заглянул Стерх с Митей на руках:

– Ребёнка возьмите, я в снегу весь, пока через двор шёл… Почистить дорожку вам, белоручкам невместно? – рокочущим голосом проговорил он, как ни в чём, ни бывало.

Алёша подхватил Митюшу вялого и сонного в толстом комбинезоне и шапке. Сам Стерх раздеваться и проходить не собирался, остановился за порогом, в сенях, только куртку тряхнул, смахивая снег, но её, он, видимо, набросил только, чтобы пройти через двор по морозу и метели.

– Что уставились-то? – сказал он. – Лёлю не ждите, с Митей буду приезжать видеться, как и раньше, а Лёля со мной.

– Где сейчас Лёля? – спросил я.

– Как она могла Митю вернуть нам, а сама остаться… Чё ты несёшь? – вмешался Алексей, продолжая держать ещё одетого Митю.

– Мы улетаем завтра на Мадейру. Ей надо… отдохнуть… после аборта… – сказал Стерх, без тени смущения произнося это слово, от которого у меня мороз по коже… – И вообще от вас двоих, м…ков. Так что, понянчите сына, пока нас не будет.

– Куда вы улетаете, все рейсы задержаны, коллапс во всех аэропортах! – Алексей, прищурив веки, смотрит на него: – Где Лёля, сволочь?!

– Я за «сволочь» тебе зубы выбью! – прорычал Стерх, сверкнув на него глазами. – Мы из Пулкова полетим завтра вечером, если тебе интересно, а сутки побудем в Северной Пальмире… – и усмехнулся, очень довольный собой: – Не расстраивайтесь, докторишки, женщины любят богатых и удачливых, а не тех, кто выпал из обоймы. Счастливо оставаться!

С этими словами он вышел. Мы с Алёшей смотрели друг на друга в полном недоумении, потом Алексей, побледнев, сделал шаг ко мне:

– Раздень уже парня! – он отдал мне Митю и бросился вслед за Стерхом.

Но я последовал за ними во двор. Алёша несётся за Стерхом, поскальзываясь и падая:

– Стой! Где Лёля?! – закричал он, прикрикивая ветер, сквозь густой снег.

– Не понял что ли? – Стерх обернулся уже у своей машины. – У меня дома Лёля! Во сне её увидишь теперь, рыжий!

– А ну стой! Что ты врёшь мне, слова правды не сказал, сука… Где ты запер её?! – Алёша подбежал уже к самой его машине, но Стерх оттолкнул его с силой и Алёшка полетел в сугроб, пока он выбирался оттуда, Стерх уже, взметнув колёсами два веера снега, выехал из нашего тупичка.

– Папа пай… – тихо говорит Митя. – Киюска, папе бой?

Мы вместе смотрим, как Алексей выбрался из сугроба весь белый, густо облепленный пухлым снегом как ватой.

– Нет, папе не больно, ты не бойся, малыш. Вон он идёт к нам, – успокоительно сказал я.

– Папа… – тихонько произносит Митя, глядя как тот отряхивает снег.

Я посмотрел на малыша, а ведь у меня есть, у кого спросить, что же случилось здесь:

– Митюша, где мама? – спросил я самого правдивого свидетеля, какой только может быть.

Он вздохнул серьёзно:

– Мама забое, – у него делается такое личико, что я понимаю, что он сейчас заплачет.

Мы все трое вернулись в дом, молча раздели, начавшего хныкать Митюшку, едва сняли комбинезон и шапку, он попросил пить и жадно, обливаясь, выпил полстакана воды, после чего окончательно осовел, и Алёша, выпросив у меня, отнёс его наверх, уложить в кроватку…

Как дорого нам стоит ложь чужая,

Какой дешёвой представляется своя.

Мы лжем, как дышим, и, не замечая,

Что ложью отравляем даже Небеса.

Мы лжём любимым, чтобы лучше им казаться,

Мы лжём себе, для той же глупой цели.

Мы и в молитве тоже лжём, надеясь, что Он это не заметит

и всё простит, как всё прощает детям неразумным всем своим.

Мы лжём от страха,

Лжём от любви,

Для выгоды – всегда.

для выгоды никто не скажет правды.

И где остановится?

Где нам найти границу лжи?

Мы задыхаемся и топим в лжи друг друга,

Детей, родителей, и всё вокруг замазываем ложью безнадёжно.

И так, что после мы не можем верить самой чистой истине

и самой честной правде…

… – Что ж не привёз похвастать красоткой молодой? – усмехается злыми тёмными губами Мымроновна. – Не отвечает теперь? Знаешь, как говорят: «Муж в Тверь, а жена в дверь!»

Я обернулся к ней:

– Знаешь, что на этот счёт говорят старые ловеласы? – я улыбаюсь. – Лучше впятером есть прекрасное пирожное, чем одному дерьмо.

– Так я дерьмо стало быть?! – воскликнула Галина, вскипая ни того ни с сего.

– Строго говоря, тобою я ведь не одиночку угощался, а Галя? Или ты Виктора совсем сбросила со счетов?

– Ну… ты на Виктора не переводи! Нашёл соперника тоже мне! – запальчиво восклицает Галина.