Александр Солин - Вся эта жизнь. Рассказы

Выяснилось, что сын поперек отца и божьего духа влез в историю с тремя неизвестными. Были два его одноклассника, которым Ванька Сомов, шустрый молодой человек четырнадцати лет из их же класса, предлагал таблетки. Какие и зачем – все, само собой разумеется, знали. Какие же еще таблетки могут предлагать в школе? Это, знаете ли, и первокласснику известно. Так вот, они сообщили об этом Лехе, а тот, в свою очередь, поделился с классной. А та, не будь дура, доложила директору. А тот, не будь дурак, накатал заяву в этот самый наркоконтроль. Когда стали разбираться, то те двое, кому это предлагалось, от всего отбоярились, и оказался мой сын рыжим и честным, а таких, как известно, правосудие любит пользовать и сзади, и спереди. Кроме того, взбеленилась успешная, горластая мамашка Ваньки Сомова, грозя затаскать нас по судам за поруганную честь своего недоноска. Ну, не суки ли?

Телефон в кармане попросился наружу по нужде.

– Вы уже встретились? – спросила нас мать моего сына.

– Все в порядке, не волнуйся.

– Он тебе все рассказал?

– Да, во всех подробностях.

– Ну, и что ты думаешь?

– Вот дырку они от бублика получат, а не Шарапова! – от все души пообещал я и показал телефону руками, как это будет делаться.

– Хорошо, спасибо, – культурно поблагодарила жена. – Побудь с ним потом, если сможешь.

– Обязательно смогу, не волнуйся.

И мы двинулись на допрос. Сунулись было в кабинет, но там было занято, и нас попросили подождать. Пока ждали, я косился на сына, украдкой разглядывая его упрямый профиль. Весь в мать. Моего ничего не проглядывает. Может, и хорошо. Бог даст, не будет кобелизмом мучаться. Как быстро и бурно он меняется! Грядущее возмужание гонит с лица остатки ребячества, последние следы сказки пасуют перед застывшей наготове усмешкой. Прыщики на щеках у носа, черная пушистая полоска над губой. Дорогой ты мой, куда же ты так спешишь!

Я вдруг вспомнил его маленького, радостно-косноязычного, одолеваемого непослушными словами.

«Очень больно болит!» – жаловался он мне, показывая на сбитую коленку.

«Мы его сделали, мы его стукнули 400 раз!» – хвастался он, победив мальчишку со своего двора.

«У меня так температуры много!..» – говорил он мне по телефону, болея гриппом.

«Сегодня холодно градусов!» – заглядывал он в зимнее окно.

«Этот шум мне даже в ухо попадает!» – рассказывал он про ремонт в соседней квартире.

«Почему ты так долго проснулся?» – спросил он как-то раз, дозвонившись до меня, развратного, в середине дня.

Однажды летом я его спросил:

«Какую ягоду ты ел на даче?»

«Не знаю…» – поник сын.

«Ну, какую? Ну, черную смо…»

«Смалину!» – подхватил он…

Я вспомнил, как мне его вручили на выходе из роддома – белый конверт с неведомым посланием внутри. Жена откинула накидку, и мне предстал мой сын – серьезный, спящий, слепой, в истинно первозданном, божьем виде. Моя надежда, мой завтрашний день.

«Боже мой! Да у него через десяток лет свой такой же будет!» – поразился вдруг я.

Мы не замечаем, как стареем, потому что внутри мы все те же.

Дверь нужной комнаты открылась, оттуда выпала такая же пара, как мы с сыном. Скользнув по нам взглядом, которым их снабдили в кабинете, парочка направилась на выход.

– Ванька Сомов с отцом… – сообщил сын, понизив голос.

Через пять минут вызвали нас. Познакомились, и дознаватель в штатском сказал:

– Ну, все в порядке. Парень во всем сознался. Только, говорит, аспирин предлагал, а не то что вы, мол, думаете! Так что, закрываем мы это заявление, а Сомова берем на заметку. Ну, а тебе, Алексей, спасибо, что не побоялся сказать. Пугали, наверное? Нет? Скажи честно!

– Никто меня не пугал, – пробурчал сын.

– Ну, и ладно, не говори. А кончишь школу – приходи к нам. Работы всем хватит.

– Я после школы на юридический пойду, – сообщил вдруг сын.

– Вот это дело! – одобрил хозяин кабинета. – Тогда после института прямо к нам! Идет?

– Посмотрим… – первый раз улыбнулся сын.

Распрощавшись так мило, что мне даже не пришлось поиграть мускулатурой, мы с очевидным облегчением покинули настороженное недоверчивое учреждение.

– Ну что, зайдем чайку попьем? Есть время? – поинтересовался я.

– Есть, – ответил немногословный сын.

Мы поднялись на второй этаж дорогого, еще пустого ресторана, вошли в зал и образовали композицию: в центре сюжета – наше интервью с администратором, на втором плане – столики, круглый спор официантов, глубже – балконная дверь, за ней – линялый ситец небес.

Сговорились на два чая с лимоном и кусок торта.

– Да, Леха, история весьма и весьма поучительная. Хорошо то, что хорошо кончается. А ведь могли подставить по полной программе, – развалившись на диване, приступил я к отцовским комментариям. – Ведь сколько раз я тебя учил: «Ничего не бойся, но ухо держи востро!» Говорил? Говорил! А ты что?

– Я видел вчера ваши фотографии со свадьбы. Пап, почему вы с мамой разошлись? – неожиданно спросил сын.

– Потому что я плохой, а твоя мама хорошая, – не задумываясь, ответил я.

– Это не ответ.

«Прокурором будет…» – подумал я, глядя в его строгие глаза.

– Так бывает в жизни, сынок, – устало ответил я, – так бывает…

– Это не ответ!

– Это ответ. Считай, что я во всем виноват.

– Нет, пап, это, все-таки, не ответ. Ты же знаешь, что она тебя ждет.

– Кто ждет?! Кого?!

– Мама. Тебя.

– Леха, ну что ты, ей-богу!.. – поперхнулся я, почуяв, что мой похотливый мир в большой опасности. – Не можем мы уже с мамой жить вместе! Как ты этого не понимаешь!

– Почему? Ты ее больше не любишь?

– Леша, сынок, ну что ты такое говоришь!.. Конечно, люблю! И тебя люблю, и маму, ты же знаешь!

– Тогда приходи к нам жить. Хотя бы на неделю! Придешь?

«Нет, ну точно, прокурором будет…» – подумал я, поникнув головой.

…Снова мост, снова река.

Кит-теплоход, что блудным островом, белой кувшинкой, звонкой скорлупой, пленной сиреной, умной щепкой плывет наперекор течениям – для кого и зачем твое усердие? Тут одно из двух: либо встать на вечный прикол, либо распустить паруса. Либо сидеть на диете, либо на горшке. Вот такая здесь диагональ диагноза. Все прочее – всего лишь отклонение слова «сын» от его первоначального значения, этакая лихорадочная аберрация смысла под тяжестью и жаром улик.

А что вы на меня так смотрите? Вы лучше посмотрите на меня, когда я спешу по улице – разве я не похож на вас, разве я не такой же, как все?

Предсказанная накануне, она соизволила пропустить утро и о своем появлении объявила лишь спустя два часа после полудня. Поначалу ее порицательный, несдержанный бас рокотал где-то за семью дверями, оглашая далекие горизонты тридевятого царства, но по мере того, как двери одна за другой открывались, ее угрозы звучали все ближе и отчетливее. Тучи подбирались исподволь, прячась за сияющими лицами облаков, сдирая по пути синеву, могучим прессом сгущая атмосферу и наполняя ее искристой дерзостью. Полные мрачной решимости, они вырастали вширь, сталкивая за горизонт, как за обочину белые возы облаков. За минуту до штурма притих в запоздалом испуге потный лентяй-воздух. Тяжелые редкие капли предъявили ультиматум сухой горячей земле, и вот уже первые вороненые шпаги дождя пошли полосовать ее тело. С ослепительным треском лопались небеса, заряжая воздух молодым электрическим задором, и пустые гулкие бочки покатились по яростному небу, громыхая и подпрыгивая на спинах туч.