Саша Баренц - Ироничные истории о…

Выслушав произнесенную скороговоркой фразу, я уронила челюсть, а мой мозг заклинило. Я ничего не поняла из его объяснений, Замечу, что мой лингвистически продвинутый муж тоже не понял ни слова из сказанного. И ни разу больше после подобного конфуза я не отваживалась беседовать в Англии с аборигенами. Привыкшая к лексике газеты «The Moscow News» и к правильному оксфордскому произношению лингафонного кабинета, в Великобритании я, к моему глубокому разочарованию, хорошо понимала только английскую королеву. Но я не имела чести быть представленной сей монаршей особе, поэтому не могла практиковать в приятных беседах с ней язык Шекспира и Голсуорси. Вот почему в течение всего моего пребывания на острове гордых бриттов мне приходилось играть роль глухонемого иностранца.

В Америке проще. Америка – страна иммигрантов, более того – это свободная страна, где каждый вновь прибывший иностранец непринужденно уродует американский вариант английского языка, как ему бог на душу положит. Поэтому, проникшись духом всеобщей свободы и лингвистической вседозволенности, я меньше комплексовала, коверкала английский как хотела и не очень переживала по этому прискорбному поводу. Я даже быстро усвоила, что словосочетание типа «фори бакс» обозначает не название местного гамбургера, а переводится всего как «фоти долларз» (сорок долларов). Также я свыклась с тем, что русскоязычные иммигранты легко перекраивают английские слова на свой лад, вследствие чего сухие и твердые слова вроде «кап» и «спун» (чашка и ложка), превращаются в милые и округлые «капочку» и «спуночку». Больше всего меня потрясло напутствие одной моей знакомой перед тем, как я в первый раз самостоятельно отправилась делать покупки в местном супермаркете. «Да ты там не воруй! Долларов у тебя на все хватит!» После такого пожелания я впала в легкий ступор, пока не сообразила, что слово «воруй» обозначает всего лишь переделанный на русский манер вариант английского выражения «донт ворри», что означает – «не волнуйся».

Но настоящий казус с английским языком случился у меня в Париже. Я мирно ехала по своим делам в метро, как вдруг один приятный американский джентльмен поинтересовался у меня, как ему доехать до Эйфелевой башни. Вопрос я прекрасно поняла и бодро открыла рот, чтобы объяснить туристу искомый маршрут на своем примитивном, но хорошо произносимом английском. Я очень подробно рассказала, как проехать до нужного ему объекта, но, судя по выражению, появившемуся на лице американца, вдруг поняла, что в моих объяснениях нечто оказалось выше его понимания. И тут меня осенило, что я произнесла свою тираду по-французски. Удивляться нечему, так как для моих закомплексованных мозгов французский язык такой же иностранный, как и английский. Но это так меня морально подкосило, что, рухнув с высоты своих амбиций в глубокую яму старых школьных комплексов, я начала блеять что-то совершенно несуразное, перемежая английские слова немецкими и даже украинскими. Приятный господин совершенно обалдел от такого интернационального воляпюка и лишь удивленно хлопал глазами. Ситуация с Трафальгарской площадью повторилась, ударив бумерангом по голове несчастного америкоса. В конце концов мне пришлось перейти на международный язык жестов и, схватив обалдевшего туриста за рукав, тянуть его по переходу до нужной платформы метро. К моему глубокому сожалению, старые школьные комплексы постоянно вылезают, даже когда я говорю на своем любимом французском. Переехав во Францию, я думала, что через пару лет буду щебетать на языке Бальзака как настоящая парижанка. Ага! Щас-с! Говорить-то я говорю, а если меня еще и разозлить, то могу говорить очень шустро, но каждый раз в самый неподходящий момент, застарелый ученический рефлекс парализует мой речевой поток. Я начинаю фразу, но затем в середине предложения спохватываюсь – а правильно ли я ее построила, правильно ли употребила времена глаголов и рода существительных, и тут же начинаю мычать и повторяться, будто мне сейчас оценку в дневник поставят, а муж, найдя вечером очередную двойку, начнет ругаться и топать ногами, в наказание лишая меня сладкого или очередного похода в кино.

К психологу сходить, что ли? А может, просто заново родиться?

В нашей семье не любят собак. Ну, не всех вообще, а только тех, которые живут у наших приятелей. Я обычно очень тщательно выбираю себе знакомых и друзей. И, как правило, мои знакомые и друзья, в общем-то, вполне меня устраивают, чего не могу сказать об их питомцах. Так уж получилось, что многие наши приятели держат дома псов. Все они – люди городские, хорошо понимают, что в квартирах, даже очень просторных, держать больших собак хлопотно и неудобно, поэтому заводят животных небольших пород. Но, как говорится, маленькая собачка – до старости щенок. Поэтому к своим питомцам наши знакомые относятся как к маленьким и очень избалованным детям. Для меня нет ничего более страшного, чем находиться в обществе плохо воспитанных детей и животных. Но если с ребенком, даже очень испорченным, можно еще как-то договориться и нейтрализовать его телевизором или игрушкой, то с невоспитанной собакой сладу никакого нет. Представьте: вы приходите на званый ужин к своим друзьям, одевшись празднично и красиво, а на пороге гостей встречает существо, которое принимается бросаться на вас и радостно вытирать грязные лапы и перепачканный землей нос о новое платье или костюм. Все попытки отодвинуть от себя этого вандала заканчиваются тем, что измазанным оказывается не только подол, но и рукава наряда, а если шавка достаточно рослая, то и лицо. Когда начинаешь просить хозяев, наблюдающих эту сценку со слезами умиления, утихомирить питомца, то в ответ раздается дебильное сюсюканье: «Ах ты мой мальчик (девочка, крошка, разбойничек), ты зачем тете платье испачкал? Ты мой негодник! Иди сюда, мое солнышко, мамочка (папочка) тебя поцелует. И зачем это ты рылся в цветочном горшке? А теперь нам лапки надо мыть. Ах ты проказник! Не сердитесь на него, пожалуйста, это он так вам радуется». После этого хозяева удаляются приводить свое сокровище в божеский вид, оставив гостя в прихожей самому решать, стоит ли начать отмывать себя и свою одежду, либо повернуться и уйти от греха подальше. Как правило, хорошие манеры берут верх над здравым смыслом, и, кое-как оттерев следы собачьего приветствия, вы проходите в гостиную. Там уже толчется пара-тройка затравленных гостей с явными следами барбосова гостеприимства на одежде. Однако все пытаются забыть о неудачном начале вечеринки и продолжают вести непринужденную дружескую беседу. Но скоро становится очевидным, что присутствующие, погруженные в светскую болтовню, время от времени нервно поглядывают на дверь. Примерно так же летчики Второй мировой войны каждые тридцать секунд оглядывались, чтобы проверить, не заходит ли им в хвост вражеский самолет. И не зря! Потому что через нескольких мирных и спокойных минут в гостиную с радостным лаем врывается вымытый разбойник и спешит наверстать упущенное. После секундного размышления, в течение которого он решает, с чего начать, так как поле деятельности для него открывается необъятное, он бросается на ближайшую жертву, вернее, на ее туфли или колготки. Через пару минут зал с гостями напоминает ипподром перед началом забега. Все гости поочередно взбрыкивают ногами, как застоявшиеся скакуны. Растянув губы в вежливой улыбке, но с непечатными ругательствами, отчетливо читающимися в возведенных горе глазах, жертвы террориста пытаются, как эквилибристы в цирке, лягнуть собаку, удержать в горизонтальном положении тарелку с аперитивом, бокал шампанского и при этом продолжать беседовать с окружающими, изо всех сил делая вид, что ничего особенного не происходит. Через некоторое время, насладившись игрой в собаку-пастуха и хорошенько сбив стадо в монолитную кучу, собачка переключается на роль охранника дома. Заняв стратегический пост у окна, страж семейного очага начинает облаивать все, что перемещается по улице. В городах, как правило, по улицам всегда что-то перемещается, поэтому зал, наполненный непрерывным визгливым лаем, тотчас же превращается в пансионат для людей с проблемами слуха. Каждый говорящий пытается перекричать пса, а его слушатель, напряженно прислушиваясь, тянет к собеседнику ухо с приставленной ладонью. Что всегда поражало меня, так это то, что хозяева при этом и в ус не дуют. Когда аперитив заканчивается и гостей приглашают сесть за стол, начинается вторая часть Мерлезонского балета. Собачка, отвлекшись наконец от охраны дома, с чувством выполненного долга начинает обход стола, справедливо полагая, что ее тяжкие труды должны быть вознаграждены. Я всегда шепотом советую соседям по столу не поддаваться на провокации и не давать ни кусочка вымогательнице, так как отделаться от нее потом абсолютно невозможно. Обычно человеку, проявившему слабость, она дерет коленку когтями до тех пор, пока все мясо с тарелки не исчезнет в ее необъятном желудке. Я всегда недоумевала, каким образом такие маленькие животные умудряются запихнуть в себя такое количество еды. Впрочем, собачий желудок, видимо, тоже недоумевает по этому поводу, поскольку к началу десерта начинается третья часть Мерлезонского балета, она же и финальная. Собачку, как и следовало было ожидать, начинает тошнить. Хорошо, если она облегчается не вам на туфли, а где-нибудь посередине комнаты, чтобы испортить аппетит по возможности наибольшему количеству приглашенных. Обычно от этих приятелей я пытаюсь улизнуть еще до десерта.