Валерий Свешников - Держать марку!

Иногда, нас посылали на маневры. Тогда наш паровоз въезжал с вагонами на пути всевозможных предприятий от танкового полигона и до кондитерской фабрики.

На полигоне мы выставляли платформы с танками и бронетранспортерами за въездные ворота этого ведомства. А вот подача вагонов на плодоовощную базу или в какое-нибудь подобное место часто сопровождалась с внеплановой работой по расстановке вагонов то у склада, то у какого-нибудь транспортера.

Тут мы оказывались желанными гостями не только для того, чтобы затолкать вагоны на их территорию, но и расставить их в нужных местах. Поэтому нас встречали, как важных персон, и угощали от души за внеплановую выполненную работу.

В конце такой рабочей смены у нас в кабине лежали конфеты и пряники, иногда разные фрукты, а бывало, сметана и творог. Мой расторопный машинист в такую ночную смену на маневрах даже брал специальную банку под сметану. Он говорил – «это дефицит для дома, для семьи». Я его понимал, и даже немного завидовал.

Говорят – «кесарю – кесарево» – и это кажется естественным. но выражения «слесарю – слесарево» уже вызывает раздражение и обиду. А мы-то уже стали помощниками машинистов, и нелепое «помощниково» выглядело просто смешным.

Присмотревшись к помощникам и самим машинистам, я как-то не смог увидеть в них чего-то того, что отличало бы их от слесарей, не в обиду им это сказано. Пришлось искать ответ, но в себе.

К тому времени я разыскал в Горьком свою двоюродную сестру Наташу. Я не видел ее почти пять лет, и поэтому немного удивился тому, как она повзрослела. Сестра уже заканчивала консерваторию по классу виолончели. Жила она на стипендию и небольшую помощь, изредка присылаемую нашей родней.

Причины ее быстрого взросления мне стали понятны спустя несколько лет, когда сам стал учиться в университете, и жил только на стипендию и редкие переводы от родных.

Наташа с подружкой снимали комнатку в дальнем районе города, близ большого горьковского трамплина. Я стал изредка наведываться к ней в гости.

Наташа потихоньку просвещала меня, приглашая на концерты. Она выбирала репертуар, доступный даже кочегару, и тем более, помощнику. Это был Моцарт, Чайковский, Вивальди и еще кто-то из известных композиторов.

Однажды мы удачно попали на концерт, на котором меня вдруг осенило, и вспомнилась моя первая встреча с классической музыкой.

Случилось это давно, когда я еще учился в школе. Однажды мне в библиотеке попалась интересная, и даже захватывающая книга «Последний рейс „Колы“». Герои книги – моряки, перегонявшие старый корабль на последнюю стоянку. В бурю канат буксира оборвался, и команда из четырех человек оказалась на судне один на один с бушующим морем. Они с трудом выжили в той передряге.

Автор хорошо выписал борьбу людей со стихией. Читалась книга, что называется, на одном дыхании. Но, как всегда, после прочтения, я сдал ее в библиотеку, и казалось, уже забыл.

И вдруг, спустя месяц-другой после прочтения, вечером из нашего репродуктора – черной тарелки на стене – зазвучала музыка, которая вызвала в памяти впечатления о книге, о той борьбе людей с разбушевавшимся морем.

На протяжении почти часа я простоял около радиоточки, боясь пропустить хотя бы звук. Это стало каким-то волшебством – яркие картины борьбы со стихией и, наконец, победы, были выражены новым для меня языком.

После прозвучавшей музыки сообщили, что мы прослушали Первую симфонию Чайковского. И еще я понял тогда, что не стоило мне в детстве так легко отказываться от обучения в музыкальной школе, но упущенное уже обратно не вернуть.

Чтобы послушать какую-нибудь другую не менее впечатляющую музыку, начал вечерами прислушиваться к репродуктору, вдруг да опять будет звучать что-нибудь интересное.

Попытался узнать в магазине грампластинок, что интересного есть в продаже. Но времена были древние, а пластинки старинные – только на семьдесят восемь оборотов в минуту. Так что в продаже попадались только отдельные арии.

Но от некоторых арий меня немного коробило, почти каждая из них напоминала пение одной нашей родственницы. На семейных праздниках она так страстно, в смысле, громко и яростно, пела арию Карамболины, что гости понимали – пришла пора расставания, и начинали постепенно собираться домой. Прослушивание двух арий в один вечер стало бы перебором для их слуха.

Прошло довольно много времени от того вечернего концерта симфонической музыки, что передавали по радиосети, и я уже подзабыл те необычные ощущения от первого прослушивания произведения Чайковского.

Но в Горьком на одном из концертов, которым меня «угощала» Наташа, я, наконец, в живую услышал эту симфонию. Был очень благодарен за то, что сестра посеяла во мне тягу к хорошей музыке.

Спустя три года уже другая двоюродная сестра – Люся – подхватила эту эстафету и тоже стала приглашать меня на абонементные концерты в Ленинградскую филармонию. Так из меня сделали человека не чуждого хорошей музыке.

А началось-то это познавание там, в Горьком, в эпоху паровозов.

Наша работа оказалась не столько тяжелой, сколько по-настоящему мужской, где нужна воля, стойкость и терпение.

Так, однажды я попал в бригаду известного машиниста Глазова. Он считался человеком решительным и цельным. В одной из поездок у нас заело стокер – то есть остановилась машина, которая должна подавать уголь в топку паровоза.

В то время каменный уголь был плох тем, что в нем встречались железяки от угольных комбайнов, детали шахтной крепи и просто металлический хлам. Любая такая железка могла остановить стокер намертво, что, видимо, в тот раз и случилось.

То есть он встал вглухую, а уголь в топку нам приходилось бросать врукопашную. Тут всем работы хватало. Машинист нас подбадривал словами: «Бери больше, кидай дальше – отдыхай, пока летит».

На самых трудных участках, на подъемах, Глазов приходил нам на помощь – мне и моему кочегару помогал удержать пар и воду в котле. В тот раз нам не повезло, и почему-то на одной станции, к которой имелся хоть и небольшой, но ощутимый подъем, нам подали сигнал остановки – на входном светофоре горел красный сигнал. Глазов высунулся по пояс из окна и начал давать сигналы остановки – три длинных гудка.

Я понимал, что это, скорее, эмоции, если даже мы остановимся, то как-нибудь да вытянем состав на подъем. Но Глазов не хотел этого, и подавал сигналы раз за разом. Мне даже казалось, что он гудками, как бы заявлял: «Гла! – Зов! – Я-а-а!». Может быть, он и высвистел нам дорогу, так как открылся входной светофор, и мы поехали дальше без остановки.

Обычно Глазов был немногословен, но как-то однажды выдал в разговоре: «В нашем деле самое главное – держать марку».