Александр Кузьмин - До Эльдорадо и обратно

Мама тоже поехала в Англию – люди в погонах очень заботились о моральной (читай: сексуальной) устойчивости наших граждан, а в этом плане маманя не уступала КГБ. Господи, какая устойчивость! Видели бы вы отцовский выходной костюм! Мама же отправилась на Запад в бабушкином плюшевом синем платье, зелёном пальто и бордовой шляпке с чёрной вуалью.

Пересадка у неё была в Париже. Советских граждан сопровождающий сотрудник органов разместил в ресторане, строго-настрого запретив что-либо заказывать. Валюты – оплатить хоть чашку чая – не было. Когда же мама попыталась достать из сумки припасённые бабушкой пирожки и крутые яйца, капитан в штатском и это запретил: нельзя показывать капиталистам, что денег нет. «Фоторепортёры снимут, во всех газетах пропечатают», – объявил он.

Так практически на грани голодного обморока прибыли в Лондон. Здесь случился конфуз. Мама не признала во встречавшем её мужчине мужа.

‒ Что вы меня морочите! – возмущалась она. – За кого вы меня принимаете? Что я мужа забыла за три месяца? Он у меня такой… а этот? Посмотрите!

‒ Женщина! Спокойнее! Прекратите срамить государство! – зашипел сопровождающий.

‒ Это ваш муж, просто костюмчик прикупил да shoes вместо сапог одел. Вы присмотритесь, присмотритесь!

(Видимо всё-таки опасения ЧК на счёт половой устойчивости не были лишены оснований).

Всю дорогу из аэропорта «Хитроу» («Это ж надо такое противное название придумать! Вот их капиталистическая сущность и проявилась!» – впоследствии возмущалась мама) она пролежала (буквально) на заднем сидении такси, боясь, что в неё выстрелят шпионы.

Кто-то теперь подумает, что всё это шутки, но это чистейшая правда – шёл 1957-ой год. Меня вывезти не разрешили – как я понимаю, оставили заложником с любимой бабушкой. (Эх, началась жизнь – не то, что при родителях. Кстати, эта черта – предпочтение бабушки и дедушки маме с папой – оказалась передающейся по наследству. Уже мой сын, когда жена приехала проведать, как ребёнку живется у деда, пробурчал: «И чего приехала? Кто её звал?»).

Так вот. Возвратившись на родной завод, мама умудрилась ляпнуть на профсоюзном собрании, что в Англии рабочие живут хорошо и Маркса не читают. Зачем она это сказала, непонятно, ведь всего пять лет назад она же безутешно рыдала на похоронах Сталина.

На следующий день отца вызвали в партком и посоветовали больше на работу не приходить (ещё, слава богу, что на дворе стоял не 37-ой, а 58-ой) – завод, мол, режимный, контингент политически грамотный – нечего на него пагубно влиять. Тут папа, цинично пользуясь тем, что Отец народов уже отдыхал в общей спальне с Вождём мирового пролетариата, потребовал приказ об увольнении с обоснованием. Приказ по непонятным причинам издан не был (земной поклон директору и главному конструктору), но на проходную, находящуюся в ведении 1-го отдела, пришло указание не пускать батю на завод. Самое смешное (это теперь, а тогда – не очень) было то, что про маму никто, включая профком, в этой передряге даже не вспомнил.

Ну и как бы вы, гордые, гражданско-правовые современники в этой ситуации поступили бы? На завод пройти нельзя – вахтёр сочувствует, но не пускает. Не ходить на работу тоже нельзя: уволят за прогул с «волчьим билетом». Задача! А вы говорите – андронный коллайдер.

Так отец что сделал? Приходил к 8-00 на проходную и там весь рабочий день стоял. И так три месяца. А тогда, между прочим, суббота тоже была рабочим днём, в том числе и в Еврейской автономной области (затерянной в монгольских степях советской исторической родине). Перефразируя известную песню тех лет: век не забуду «проходную, что в люди вывела меня!»

И батя победил! Указание – не пускать его на завод – как-то само по себе улетучилось, а приказа об увольнении не было (опять поклон директору и главному конструктору); всё и улеглось.

Теперь, надеюсь, понятно, почему встречу с иностранцами без утвержденного соответствующими органами спецзадания я считал прелюдией к героической работе под всполохами полярного сияния.

Итак, в сопровождении шустрого дядьки мы прошли на выставку. Посвящена она была передовым достижениям в области тары и упаковки. В общем, это неважно, чему; главное, смотрим: бизнесменов вокруг – видимо-невидимо. Стали мы по стендам ходить. Надо отдать должное нашему проводнику в «мир чистогана» (так обзывал Запад и часть Востока, В. Зорин – незабвенный обозреватель газеты «Правда» из этого мира почему-то не вылезавший), он достаточно многих там знал.

Скоро выяснилось, что никто из буржуев предложениями взять у них взаймы валюту не вдохновляется. Вместо этого они показывали на нас пальцами, таращили на нас глаза и подзывали приятелей посмотреть на этот аттракцион – коммерческих банкиров в стране развитого социализма. На все потуги завести разговор о бизнесе ответ был один: «Водка, икра есть? Нет? А больше нас ничего в России не интересует – ну, может, ещё нефть и золото – но это не наш профиль». Тем не менее, они радушно угощали городских сумасшедших кофе и бутербродами с весьма редко встречавшимися в окружающем выставку пространстве финской колбасой и норвежской сёмгой.

И вот тут-то до меня дошло, зачем нашему сталкеру авоська! Прямо по Чехову (а может, Станиславскому?): если на сцене висит ружьё, оно обязательно пальнет – мало не покажется. Ну, вы тоже, наверное, поняли эту нехитрую задумку: под прикрытием двух буревестников грядущей капиталистической революции, затариться дефицитом для семьи, пока они там «гордо реют», пытаясь выклевать валюту.

Мне оставалось в этих условиях только поддерживать честь Родины и отказываться, к удивлению окружающих, жрать и затариваться, следуя совету классика: «От подарков их сурово отвернись. Мол, у самих добра такого завались».

Я героически сопротивлялся запаху колбасы, и смысл переговоров до меня не доходил. (Для понимания момента: мой сын на замечание его тётки: «Зачем ты ешь шкурку от колбасы?», – резонно ответил: «Это тоже кайбаска»). «Инобизнесмены» взирали на меня, как на ожившего героя русских былин: «Смотри, смотри, он ещё и на халяву не ест!».

Однако, когда чёртов финн, щедрая душа, открыл банку пива – мой патриотизм рухнул, как от удара Тайсона. (К тому времени, благодаря объявленной борьбе с пьянством и алкоголизмом, пива было не достать даже в гадюшнике «Мутный глаз», где и в лучшие времена в него добавляли стиральный порошок – для пены).

Тут как раз наш Харон, заполнив до отказа авоську и сунув подмышку десяток фирменных полиэтиленовых пакетов (тоже дефицит, за которым стояли в очереди!), объявил, что согласно международному бизнес-этикету нам пора выйти вон.