Виктория Рожкова - Сестра

– Письма ждете? – улыбнулась Катя.

– А вдруг? – грустно улыбнулась Таисия Николаевна. – Раньше, бывало, каждый день доставала – одно из Ленинграда, на следующий день из Сталинграда…

– Ух ты! Женихи, наверное, писали?

– Да что ты, Катюш, какие женихи. Я замужем была один раз – за своим Васей. А писали мне братья и сестры – нас пятеро было. И дети их писали – мои племянники. Я все письма сохранила. Иногда перечитываю. Но тяжко мне. Сердце сразу болеть начинает.

– Мда… раньше и правда письма писали… – Катя не знала, как еще поддержать соседку, которая продолжает ждать весточки.

– Встречаться нам особо некогда было. Мы работали да осваивали пятилетние планы развития народного хозяйства СССР. Но письма писали всегда. Длинные такие… Про все дела… все новости… Я младшая была. И вот мне уже восемьдесят три года. Братьев и сестер нет, они рано ушли. А племянники выросли и перестали писать, – Таисия Николаевна вздохнула. – Но я все равно жду.

Двери лифта открылись на Катином этаже. Она немного помедлила и дотронулась до соседки.

– Они напишут. Обязательно напишут!

Вадим пришел с работы, когда Катя уже лежала и размышляла на тему: «Нет. Булочки сейчас уже не те». Услышав звук открываемой двери, она инстинктивно поднялась, чтобы встретить. Но потом передумала. Что сказать? Банальное – «Привет!» Спросить – как прошел день? Может, поцеловать еще и напугать мужа до полусмерти? Вместо этого Катя взяла в руки шкатулку и вышла в коридор, щурясь от яркого света.

– Слушай, Вадим, я чуть ногу об твою шкатулку не сломала. Может, ты их будешь куда-то убирать? Чтобы никто не убился?

Вадим молча забрал шкатулку.

– Ну это ненормально, понимаешь? – Кате очень хотелось поговорить. Именно так. Может, она просто разучилась разговаривать по-другому?

– «Ненормально» – что? – подхватил Вадим. – То, что я не бухаю, не отсиживаюсь где-нибудь в гараже, а у меня есть хобби?

– Твое хобби – это стружки, грязь и разбросанные шкатулки по дому! Может, пора их кому-нибудь дарить?

– Я тебе дарил, но…

– Но у меня нет столько драгоценностей, чтобы хранить их в таком количестве шкатулок! – ступила на еще более опасную тропу Катя.

– Да? А тринадцать лет назад ты могла хранить в обычной коробке из-под обуви записки, которые мы друг другу писали. А волшебный ящик помнишь? Из-под косметики, что ли. Мы в него всякие вкусняшки складывали и радовали друг друга… Было бы желание – всегда можно найти применение.

– Применение чему? – у Кати даже в горле запершило от этого запрещенного приема. От воспоминаний, которые казались такими далекими и оттого уже ненастоящими. – Снова готов записочки писать или уже забыл, как это делается?

Вадим хлопнул дверью в ванной. Щелкнул звук замка. Какая милая встреча в завершение дня. Два ангела с булавами наперевес. Браво!

Катя рванула дверцу холодильника и снова достала не пригодившийся ранее винегрет. Вкуса она не чувствовала, свекла с картошкой расплющивались во рту до атомов – настолько сильно Катя была зла. И также сильно ей хотелось, чтобы Вадим вышел из ванной и сказал: «Кать, нас чего-то заносит в последнее время. Давай мириться». Но, когда муж вышел из ванной, говорить он ничего не стал. Молча прошел в спальню и лег спать. Ужасно неловко лежать в одной постели после выяснения отношений. Лежишь, как манекен, и стараешься не дотронуться до соседа. И сон не идет, и в голове тридцать пятый сценарий: «А я бы так сказала! А еще это добавила!».

Поэтому Катя доела безвкусный винегрет и села к Томику на подстилку. Ушки у пса шелковистые, шерстка мягкая. Кто еще выслушает и лизнет в знак поддержки? Катя шепотом рассказывала Томику, как у них на работе один парнишка влюбился в женщину, у которой четверо детей. Четверо! Ходил по офису с таким видом, будто вместо чая пьет серотонин. И все рассказывал – куда они сегодня с детьми пойдут, какие завтра планы. И любимая старше его года на четыре. Вдова. Милая такая женщина. А потом на работу пришла – нет, ворвалась – мама этого парнишки и такое устроила! А он молодец, сказал: «Мама, я тебя люблю. Но Надю и детей не брошу!» Маме стало с сердцем плохо, скорую вызывали. И весь наш большой офис разделился на два лагеря: кому маму жалко, а кому коллегу. «А я вот одного не понимаю», – прошептала Катя в ухо уже давно спящему псу. – В чем же предназначение матери: чтобы ребенок был счастлив или чтобы не расстраивал родителей?» Томик приоткрыл один глаз, в котором явно читалось: «А не пойти ли тебе спать?» И Катя пошла. Потому что все остальные в этом доме уже сладко дрыхли.

Рабочее место у Кати было шикарное – гектар рабочего места. И очень светло. На самом деле с ней работали «бок о бок, локоть к локтю» еще человек сто. И, несмотря на огромные окна в пол, на каждом столе стояла лампа. Никакого личного пространства и возможности сосредоточится. Когда-то давно у Кати был кабинет. Маленький, но был. А потом наступили времена объединения, открытости и всеобщего ритма. Open space называется. Если вас туда приглашают – бегите. Бегите в обратном направлении! Гул в помещении стоит невероятный: кто-то с кем-то созванивается, переговаривается. Коллега Миша нашел выход и работает с текстом в берушах. Катя завидовала соседу, но сидеть с затычками в ушах и читать по губам не решалась. Другой коллега надевал большие наушники и, судя по звукам, воевал с текстами под аккорды рока. Такой вариант Катю тоже не впечатлял. Она привыкла по старинке. С открытым сердцемушами миру.

«Катя, подойди», – появилось в мессенджере сообщение от начальника Пал Палыча. Вот уж кому повезло – так это ему. Хоть и прозрачный, но все-таки кабинетик. Катя сохранила файл и направилась к начальнику.

– Ленский жаловался, что после твоей редактуры невозможно узнать текст, – «обрадовал» Пал Палыч.

– Что? Он хоть сам перечитывает то, что пишет? Я каждый раз после его писулек «Цитрамоном» спасаюсь!

– Катя, не передергивай. Это не первый его роман, и все как-то выживали до этого.

– Ага, новый роман – новый редактор. Это мы еще не знаем, что с предыдущими коллегами по несчастью, и в каком они состоянии…

– Катя, не юродствуй! – осек Пал Палыч.

Начальник сам был похож на непризнанного гения. Его прическа всегда имела странный вид. Интересно, долго он искал парикмахера, который специально делает стиль неряхи и пофигиста? На столе у шефа всегда стояло не менее восьми грязных чашек из-под кофе.

– Я говорю, как есть. Этот Ленский – тьфу, псевдоним еще выбрал, пишет, как десятилетний ребенок. У него просто набор слов. Я пытаюсь сделать из текста что-то более удобоваримое. Это моя работа, в конце концов!

– Я в курсе твоих обязанностей. И еще раз напоминаю об индивидуальном подходе – ты сама знаешь, что это клиент особенный. Что касается всего остального, то «Цитрамон», «Миг», что там еще, это твое личное дело.