Алексей Горбатов - Бездомный

Кадровик грустно посмотрел ему в глаза.

– Нам всем это странно. Поэтому я и пригласил вас для того, чтобы обсудить одну неожиданную возможность. Контракт, который предлагают “Компьюсофту”, бесподобный. Пункт назначения – Сиэтл. Это слово вам ни о чем не говорит?

В голове у Максима закрутились слова, связанные с этим городом западного побережья.

– Конечно, говорит. Боинг и сеть кофеен “Лучшее Кофе Сиэтла”.

– А если ближе к вашей профессии?

– Вероятно, “Майкрософт”.

– Вы попали в точку, совершенно в точку! – подскочил менеджер в кресле.

– И весьма неожиданно. Неужели у такой компании, как “Майкрософт”, нет своих программистов?

Кадровик далеко отъехал в кресле от стола.

– Конечно, есть. Но программирование сейчас – это горячий рынок! Компании с дальним прицелом это прекрасно понимают и всячески привлекают талантливых программистов на работу, в том числе и по контрактам.

– Чего не скажешь о Первом Чикагском банке.

– О, Максимус, забудьте Вы об этих нерадивых финансистах! Вы же отлично понимаете, что такое проект “2000-й год”. Это же просто… – тут менеджер запнулся, явно подбирая нужное слово, – просто… мыльный пузырь.

Максим засомневался.

– Но почему Вы уверены, что контракт с “Майкрософтом” не закончится через полгода, как это было с Первым Чикагским банком?

Кадровик уверенно положил руки на стол.

– Потому что контракт уже подписан на три года, и мы предлагаем это задание пяти лучшим программистам нашей компании. Так что подумайте, стоит ли в этой уникальной возможности оставаться… “L'Etranger”?

Максим был наслышан о том, что кадровик был любителем французской литературы. Наступила пауза.

– Думаю, что во время горячей программистской страды важнее всего не остаться… хм… “Les Miserables”. Но в том и другом случае мне нужно взвесить все “за” и “против”, – нашелся он с ответом.

– О, разумеется! – закивал головой кадровик. – Я уже переговорил с вашим менеджером из банка. Сегодня Вы можете не возвращаться на работу.

…Начало мая в Чикаго было жарким и влажным. Вечерами, когда жара спадала, Максим наслаждался застывшим в воздухе теплом заходящего солнца на крыше-веранде своего дома, покуривая сигару в пластиковом шезлонге. Иногда он вспоминал так неожиданно оборвавшуюся его любовь к Дине – решетчатый железный стол и стул, на котором она сидела, разбросав огненные волосы по чугунной мозаике стола. Эти железные плетения, казалось, до сих пор хранили в его душе прикосновения ее горячего, крепкого тела. Через каждые десять минут низколетящие Боинги, шедшие на посадку в аэропорт О'Харе разрезали чернеющее небо мерным ревом турбин, и как будто отдавали свой голос в медленно сгущавшуюся темноту, размазывали рев по всему небу.

“Компьюсофт” посадил Максима “на скамейку” – “on the bench” – термин, означающий, что компания держит работника про запас, не давая ему задания, но выплачивая регулярную зарплату.

Обычно через месяц программисты “на скамейке” получали либо новые задания, либо письма об увольнении. Для Максима же его присутствие “на скамейке” скорее было формальностью. Вещи для переезда в Сиэтл были уже уложены. Оставалось только назначить день отъезда. Максим решил ехать поездом. Надежда на то, что Дина объявится перед отъездом, с каждым днем уменьшалась. Неожиданно Максим получил от нее сообщение на автоответчик. Из него ничего нельзя было разобрать, голос был с помехами и скрипами, как будто со старой граммофонной пластинки. Казалось, что Дина звонила откуда-то с другой планеты. Максим понял лишь одну фразу, “хоть дедок и тряс костями на матрасе, но был вполне в сексуальном соку, и хотя этого сока последние капли оставались, но ведь мал золотник, да дорог”. Заканчивалось сообщение словами: “Жди меня, и я вернусь, только очень жди… сегодня же у Бабушкиного дома в шесть часов вечера после войны. В том смысле, что после свадьбы по тебе заскучала”.

Этот Бабушкин дом Максим знал – он стоял на углу улиц Девон и Бродвей в пятнадцати минутах ходьбы от его дома – название дому было дано русскими пенсионерами, в большинстве проживающими в нем. Напротив дома была закусочная “Checkers”, парковка возле которой обычно пустовала – удобное место для стоянки на десять минут.

Подходя к Бабушкиному дому, Максим еще издали обратил внимание на черный “Кадиллак”. Окно в машине было опущено, и, присмотревшись, он увидел в нем Дину. В изумлении он подошел к ней, разглядывая ее транспортное средство, никак не вяжущееся со статусом “узников совести” с иммигрантским пособием и продуктовым пайком. Дина выпрыгнула из машины.

– Видишь, Максимушка, не забыла тебя!

– Сколько лет, сколько зим, – в недоумении развел он руками от перемены, произошедшей за столь короткий срок.

Лицо Дины стало каким-то резким, отточенным во взгляде, казалось, что ее вечная смешливость и игра страстей ушла с него и запряталась за какую-то подспудную печаль, о которой, тем не менее, нужно было забыть как можно скорее.

– Ну, сколько лет… столько же и зим, – ответила она, обнимая его и прижимаясь к нему так, будто и не было этих двух месяцев разлуки.

Максим решил ничего не расспрашивать, и плыть по течению, когда тайное само станет явным.

– А теперь едем в Эванстон, в родные пенаты. “Кодю” ты поведешь, – подтолкнула его Дина.

Удивление Максима все больше росло, но он решил сохранять невозмутимость.

– Родные пенаты… “Кодя”… Эванстон. Таинственно исчезаешь, таинственно появляешься. Кадиллаки-реки-раки…

Дина сосредоточилась на чем-то тяжелом для себя.

– Поезжай к эванстонскому пляжу, по Шеридан, а там два квартала.

Через пять минут они выехали к озеру с грядой каменных валунов, огораживающих узкую полоску песчаного берега, и свернули к одному из трехэтажных домов, утопающих в зелени старых вязов. Максим, конечно же, сразу узнал этот дом с номером на стене, видимый за сто ярдов. Архитектурой он напоминал стиль Франка Ллойда Райта – широкое патио, галерея, крыша, далеко выдающаяся за вертикали стен. Автоматические ворота открылись, и он въехал по дорожке из мелкого гравия в тенистый двор. “Что ж, теперь, вероятно, мне предстоит встреча с. инкогнито”, – подумал Максим и вошел за Диной внутрь.

Гостиная с могучими кожаными креслами и широким паласом с толстым ворсом была небольшой, но ее интерьер казалось, вводил тебя в какое-то средневековье – черненые деревянные панно, массивные книжные полки с книгами, от пола до потолка закрывающие одну из стен, витая деревянная лестница с широкими перилами наверх, в спальни.

Дина прыгнула в кресло и уселась в нем, как дюймовочка в огромной кожаной лилии.

– Садись рядом!

– “И паж к ботинкам дамы, как фокстерьер прилег…”, – хмыкнул Максим и сел на палас. – И все-таки, что все это значит?