Елена Макарова - Цаца заморская (сборник)

Хозяин хмурый. Он живет один и на лето сдает первый этаж тетушке. В этом рыбацком поселке мы единственные дачники.

Добираться сюда очень долго: полтора часа на настоящем поезде и два – в мотовозе по узкоколейке. Мотовоз – это сцепленные между собой открытые вагончики, они бегут по рельсам и весело позвякивают. Остановка мотовоза около дома, где мы берем молоко. Вагончики отъезжают утром и приезжают вечером. Иногда мне удается упросить бабушку пойти встречать родителей. Мы плетемся по ночному поселку, кое-где светятся огни, с моря доносится запах водорослей. Бабушка называет его вонью. Такая вонь мне нравится.

– Опять ты заставила бабушку идти в такую даль, – ругает меня мама.

– Что вы, Зиночка, – заступается за меня бабушка, – девочка ждала вас всю неделю: «Когда мама приедет, когда мама приедет».

Бабушка сочиняет, чтобы угодить маме. На самом деле я вовсе не скучаю по родителям. С Маркой не соскучишься!

Бабушка меня нахваливает, а Марка ухмыляется. «Сейчас выдаст, что я купалась в море, – думаю, – сейчас выдаст. Больно уж у нее ехидная физиономия».

Марка плавает в трусах и в майке, а меня заставляет лезть в воду голышом. Чтобы не оставлять вещественных доказательств преступления. «Боже сохрани обманывать бабушку», – и Марка толкает меня на этот шаг.

Я боязливо стягиваю трусы и шлепаю к морю. Нарушаю обещание не входить без разрешения в воду. Марка мою бабушку ни во что не ставит, и мне не очень-то это нравится. Но попробуй ей это скажи! Зыркнет на меня своими белесыми глазками и покрутит у виска пальцем.

Купаться мне совсем не хочется. Я боюсь погружаться в воду, вхожу в нее потихоньку, с поднятыми руками и на цыпочках.

– Опускай руки! – кричит Марка, и я, дрожа всем телом, опускаю руки в воду. Иначе она станет брызгаться, а это еще хуже.

Я боюсь простудиться. Если я простужусь, бабушка вызовет родителей, они вызовут врача из Баку и как начнут лечить – целый месяц из-под одеяла носу не высунешь. А Марка будет гулять где ей вздумается и вдобавок обзывать меня всякими обидными прозвищами.

Марке море по колено. То на спину ляжет, то на бок перевернется, то, как лягушка, ногами взбрыкивает, а я стою в воде по самую шею и боюсь простудиться.

– Плыви! – командует Марка, но я не двигаюсь. Теперь-то не страшно, если даже она и брызгаться начнет. Я ведь в воде.

– Дура набитая! – кричит Марка. – Ты же заболеешь, если будешь стоять.

– Можно я вылезу, a, Map?

– Вылезай, трусиха, – говорит Марка, лежа на спине.

Я с позором возвращаюсь на берег.

– Ляг на песок, не бойся! – командует она.

Но и на песок я боюсь лечь. Он влажный. Мне запретили лежать на песке. Я прыгаю, чтоб обсохнуть, надеваю трусы и платье с крылышками, а сама думаю, как бы вернуть Маркино расположение.

И тут меня осеняет: «Таинственный огурец!» Я заметила его вчера, но Марке не показала. Он пророс из-под гальки. Настоящий огурец, только в светло-зеленых ворсинках. Пока Марка ныряет и выныривает, я нахожу это место. Огурец цел. Может, это съедобный дикий огурец?

– Вылезай, я тебе что-то покажу! – зазываю я Марку.

Марка нехотя выходит из воды. Она худая-прехудая, ноги у нее как длинные палки, без всяких утолщений. И бегает она как кенгуру, скачками.

– Вот это номер! – восклицает Марка, вперив белесые глазки в огурец. – Надо снести тетушке.

Она нагибается и, упираясь в колени ладонями, обнюхивает мою находку со всех сторон.

– Думаю, что съедобный, – говорит Марка, слизывая воду, стекающую с волос.

– Спросим у тетушки. – Я тянусь к огурцу, но Марка отстраняет мою руку.

– Нет, я сама понесу.

– Нет, я! Я же нашла.

– Тогда я скажу бабке, что ты купалась, – говорит Марка и срывает мою находку. Она несет огурец на вытянутой руке, а я тащусь за ней, как побитый пес.

– Вот что мы нашли! – объявляет Марка. Хорошо хоть «мы»!

– Сипис пинтопулос, – провозглашает тетушка и подносит лупу к огурцу. – Несъедобно, не поддается одомашниванию. Растет в скалистой и каменистой местности. Выкинь! – велит она, тыча пальцем в мою находку.

– Отдайте! – Я беру огурец с тетушкиной ладони и иду переживать на свои любимые доски.

«Это же чудесный огурец, – размышляю я, – и хорошо, что его нельзя есть и он не подлежит одомашниванию. Жалко, что мы его сорвали. Рос он среди камней, собственной макушкой пробивал себе дорогу. На макушке у него был маленький желтый цветочек, Марка его потеряла. И щетина у него такая приятная, чуть жестче бархата».

Мне хочется собрать все ненужные вещи – недозрелые орехи, огурец, голову от разбитой целлулоидной куклы с вывороченными глазами – и сказать всем: «Это мое! Отдавайте мне все ненужное. Пусть вам это ненужное, а мне – нужное!»

Марка считает меня барахольщицей. Смеется надо мной, что я собираю все подряд: и гайки, и пузырьки от духов, и крышки от тюбиков, и почтовые открытки, и даже открытки с артистами. Зато когда тетушка со скандалом отобрала у нас карты, во что мы стали играть? В артистов. Чей забьет по красоте, того и взятка. Это Марка придумала. Кричим, друг друга не слышим, я гребу открытки к себе, Марка к себе, я ее ущипнула, а она ка-ак врежет мне по уху:

– Хватит! Больше я в эту детскую белиберду не играю!

Решили мы сделать из артистов карты. Все-таки в карты лучше играть, меньше ругаешься. Выбрали тридцать шесть самых красивых артистов и на обратной стороне, где написано, в каких фильмах артист снимался, пометили масть и карту. Но в такие карты долго не поиграешь. Я запомнила, что Клара Лучко – пиковая дама, Лановой – король крестей, а Марка могла не глядя полколоды назвать.

– Бью Гурченкой! – орет Марка. Но Гурченко вовсе не козырь, а она ею туза – Татьяну Самойлову – кроет.

– Марка, не жуль, – говорю, – давай семь козырь Светличную, она же у тебя!

– Жухала, – кричит Марка, – подглядываешь!

Ну а как же мне быть, если артисты эти сами на меня пялятся?

Тут тетушка нас и накрыла, подкралась – и цап Одри Хепберн с матраца.

– Ну-ка, – говорит, – почитаем, где снимается эта леди.

Поворачивает, а там пика нарисована, а внизу подписано «туз». Тетушка открытки велела выбросить. Но потом сжалилась и приказала стереть все надписи дочиста и принести артистов на проверку. Полдня мы усердно работали, а к вечеру предстали с открытками пред тетушкины очи. Она проглядела каждую на свет и говорит:

– Не нравится мне, как вы проводите время, придумайте себе какое-нибудь дело.

– А какое? – влезаю я и тут же получаю от Марки большим пальцем под ребро: мол, не хватало ей еще летом дела делать.

– Хорошо, – говорит тетушка, – раз вы сами не можете придумать себе дела, поручу вам сбор фауны данной местности.

– Что за фауна такая? – спрашивает Марка.