Герш Тайчер - Эмигрант

Всё было по-новому, как-то по-другому. Совершенно круглое январское солнце согревало меня, незнакомая извилистая дорога влекла вверх. Казалось, что птицы в новой стране щебечут охотнее, громче и мелодичней.

Как они щебечут в Советском Союзе, я теперь не помнил, да и никакого дела до этого мне уже не было.

Теперь я свежеиспечённый израильтянин.

Из-ра-иль-тя-нин!

1 Новоселица: город в Черновицкой области

2 Ульпан: учебное заведение или школа для изучения иврита

Если бы я запоминал сны, точно знал бы, какова жизнь в раю.

А может, мне вообще никакие сны не снятся?

Впрочем, если судить по благостному расположению духа, которое я испытываю каждое утро, сны мне всё-таки снятся. Они, может, не совсем райские, но сладкие и приятные.

Возможно, мне не раз приходилось прогуливаться в них по Иерусалиму. Но я не запомнил этого и теперь впервые наслаждался сказочным, райским и прекрасным видом этого вечного Города.

Город величаво распростёрся предо мной и был реальным. Глядя на него, теперь я точно знаю, как выглядит этот самый рай.

Я много раз слышал, что Иерусалим – Святой Город.

Но я не догадывался, что это самый настоящий рай, а мой ульпан Етцион находится в центре этого рая – занимает райское местечко.

После холодных январских и уже далёких Черновцов, заснеженного Львова, туманного Чопа и дождливой Вены Иерусалим открылся мне в тёплых солнечных лучах на вершинах своих холмов под чистым голубым небом. Его главный золотой купол подпирал в этом месте планеты высокое небо. Солнечные отблески, отражаясь от других его куполов, разбегались по окружающему миру, даря людям свет, тепло и радость.

В тот день всё в Иерусалиме казалось прекрасным, единственным, неповторимым и вечным. Его воздух был сладок, рощи – призывно тенисты, а прохладная вода в его ручьях была самой прозрачной на свете. Его люди – самые приветливые и общительные на планете, а его дети сразу рождаются счастливыми и умеющими изрекать истины.

Обычная жизнь Иерусалима – пёстрые базары, весело разгоняющие людской поток по кривым улочкам. Жизнь, заставляющая Город пульсировать весь день и добрую часть ночи. Разноцветные одежды прохожих и их гортанные речи сопровождают эту жизнь, которая, кажется, пришла из бесконечности и будет длиться вечно.

С первых мгновений Город, облицованный светло-бежевым «иерусалимским» камнем, предстал предо мной твердыней духа моего народа. Никогда не забуду впервые узнанное тогда улыбающееся лицо Иерусалима из камня. Оно было добрым, мудрым и тысячелетним.

Я почувствовал себя дома. Не в полуподвальной черновицкой квартире, а дома в новом и широком смысле. Мне казалось, что меня здесь долго ждали и были приветливы со мной, как никогда и нигде.

У каждого человека на земле есть такое место, и когда ты находишь его, к тебе приходит чувство сладостного успокоения, которое пришло тогда ко мне. Я и до этого был спокоен, но совершенно по-другому.

Дом. Это мой новый дом .

Трудно описать словами то, что я почувствовал в Городе, где жили самые знаменитые люди человеческой цивилизации. Среди них, конечно, и мой знаменитый тёзка – Соломон, царь Иудейский, которого по-местному называли, как и меня, – Шломо.

…Всё шло, как по хорошо продуманному сценарию. Я даже стал оглядываться по сторонам в поиске съёмочной группы с камерами. В полдень меня с вещами и велосипедом выгрузили у ворот ульпана. Там меня уже ждали. Вещи тут же отправили в камеру хранения, а меня самого – в столовую на обед.

Правда, насторожил тот факт, что они точно знали, как со мной обращаться. Ведь то, что я всегда голоден и меня нужно кормить почаще, ни в одной анкете я не указывал.

В нашем ульпане училась пара сотен учеников обоих полов. Десятка два из них жили в городе на квартирах, а остальные – в большом трёхэтажном интернате. Учебные классы находились в двух маленьких зданиях ульпанского двора, окружённого забором с большими массивными воротами.

Возраст учеников не очень соответствовал типичному распределению израильского населения по этому показателю. 20-летние совпадали со срединным его значением, 18-летние – с минимальным, а 30-летние – с максимальным. Средний по ульпану возраст выходил 21 год.

И лишь несколько учениц – можно сосчитать их на пальцах одной руки – были засидевшимися в девицах дамами со следами гуманитарной горечи на скучных лицах и были старше меня.

Внимательный читатель поинтересуется: а что же такого райского было в этом ульпане?

Так вот, 90% его учеников были женского пола, и разброс девушек и молодых женщин на шкале привлекательности был вполне достойным.

Все они приехали из разных стран и с разных континентов, имели различный цвет глаз, кожи и неодинаковую стройность ног. Они привезли с собой из своих стран лучшие черты характера, очаровательнейшие улыбки и самые красивые мечты. Все они, за редким исключением, были готовы к новой жизни на новом месте, а женщины всегда прекрасны, когда начинают жизнь сначала. Это я уже хорошо знал по своей, хоть и короткой, прежней жизни.

Эвита из Испании, Стелла из Австралии, Шарлотта из Франции, Эмма из Швейцарии и даже инфантильные американки и подчёркнуто чопорные англичанки были просто неподражаемы! Такого разнообразия прекрасных улыбчивых лиц и душ невозможно было представить себе в СССР или в странах «социалистического лагеря». Я не ожидал увидеть такое и поэтому считал, что мне необычайно повезло находиться рядом с таким женским раем днями, длинными ульпанскими вечерами и короткими ночами.

Конечно, далеко не все из наших райских женщин посещали потом меня ночами для душещипательных общеобразовательных гуманитарных дискуссий в вахтёрской будке, о которой будет ещё вкратце рассказано. Но даже просто сидеть с ними вместе на занятиях было необычайно приятно и радостно. Если бы вы видели мою довольную рожу в момент, когда я шёл на занятия в ульпане, то вы меня без сомнения поняли бы и начали бы завидовать мне белой, как сибирский снег, завистью. Права была женщина в аэропорту, сразу определившая во мне счастливчика.

О мучениях за «железным занавесом» в Советском Союзе мои соученицы слышали и читали, но увидеть своими глазами и пощупать живого представителя социализма им не приходилось. Особенно пощупать. Я их, конечно, хорошо понимал и в ответ тоже охотно щупал разные места этих нежных капиталистических созданий.

Когда я рассказывал им о своей пятилетней университетской «ссылке» в холодную Сибирь, они рыдали навзрыд, даже не дождавшись придуманного для этого случая рассказа о первой неразделённой любви в дремучей тайге. А вот рассказы об охоте на сибирских медведей, к моему удивлению, не произвели на них достойного впечатления.