Александр Быков - Наваждение. Тотемская быль

Крестьянка деревни Павлецово Царевской волости Тотемского уезда, мужняя жена и свекровь, Маринка Шихова, воротясь домой, увидела сноху Аленку, сидящую в горнице на лавке у окошка и безо всякой работы.

– Что росселась, дел невпроворот, а она сидит сиднем!

– Не могу я, живот болит, сил нет никаких!

– Пошто болит, не руда [3] Руда – кровь ли идет?

– Она самая…

– Тьфу ты, беда какая, руда у нее, скоро два года замужем, давно пора бы понести ребеночка.

– Бог не дает, я бы хотела, очень.

– А что так? Может, грех на тебе какой?

– Да какой же грех? Живу в законном браке, как все люди.

– Лукавишь, жила бы как все, так давно бы очреватела [4] Очреватела – забеременела . А тут диво-дивное, ничегошеньки. Над сыночком моим, Феденькой, в соседних деревнях мужики посмеиваются, дескать, не подсобить ли тебе, паря, с наследничком?

– Чем я виновата? Я Федора уважаю, только он ко мне поостыл, будто чурается.

– Так вот оно что! У вас с ним постель-то сей год когда общая бывала?

– Я точно-то и не помню!

– Что же так плохо мужа завлекаешь?

– Я-то, как могу, стараюсь, он избегает меня.

– Так, стало быть, есть причина?

Аленка посмотрела на свекровь, в глазах у нее появились слезинки. Она вытерла их рукавом сорочки и шепотом, стараясь говорить как можно тише, произнесла:

– Есть, куда без нее.

– Говори, с кем блудила? – нахмурила брови свекровь, – с соседскими парнями, с Пятункой али Давыдком?

– Не блудила я, матушка, это все во сне.

– Как во сне?

– Да так, явился ко мне парень кудряв, ликом светел и в ланиты [5] Ланиты – щеки меня целовал.

– А ты?

– Что я? Спала. Проснулась вся мокрая, как после парной, и дрожу, словно на ветру.

– Говорила Федору?

– Как же, как на духу.

– И что?

– Побил он меня тогда, по щекам ударил наотмашь и по спине скалкой приложил, лаял матерной всякой лайею [6] Лайею – руганью и сучил, а за что – не ведаю, чиста я перед ним. Все сказала, как на духу.

– И давно это случилось?

– Так летом еще, августа не помню в какой день.

– Что, уже три месяца между вами ничего не бывало?

– Так и есть, матушка, тоска мне от этого великая, а что поделать – не знаю.

– А этот, как его, кудрявый, больше не являлся?

– Являлся, матушка! Почитай, по два раза на седьмице является.

– Блудит?

– Силой берет меня, горемычную, во сне, я ведь никак не могу супротив его выступать. Только утром, как петухи начнут кричать, уходит. Очи откроешь-нет никого, а постель мятая, как-будто буйство какое творилось.

– Петухов, говоришь, крика боится?

– Да, матушка!

– Так я вот что тебе скажу: по всему видать, одержима ты нечистым духом. Нечистый, он являться может в любом обличии, хоть красавцем писаным, хоть страхолюдиной, это кому как. Но всех баб и девок он обязательно пугает и соблазнить норовит.

– Я в лесу не единожды нечисть видала. Идет навстречу высоченный мужик, посвистывает, да так, что верхушки берез клонит. Слова не скажет, и ему говорить нельзя, если не утерпишь, тут он тебя и заберет.

– Мужики тоже видали нечисть в Сухоне: будто бы рыба огромная, а вместо чешуи – панцирь.

– Страсти какие, – перекрестилась Аленка.

– Ты крест на ночь снимаешь?

– Да, матушка, как учили, чтобы ненароком не потерять, и с мужем, когда ложе общее бывало, тоже без креста, грех ведь с крестом такое делать.

– Вот тебе и причина! Без креста спишь, а враг человеческий тут как тут! Мое тебе материнское слово: без креста ни днем, ни ночью тебе не быть, ни в бане не снимай, ни в нужном месте.

– Осквернюсь же?

– Куда тебе оскверняться, ты и так вся в скверне, надобно вызволять тебя из нечистых лап. Ты вот что, никому про наш разговор не говори, я с Федей, сыночком, потолкую, как делу быть, может, и простит он тебя, а там, глядишь, и сызнова все наладится.

– Федюшка, соколик, поди сюда!

Маринка Шихова с сыном была ласкова, все-таки единокровное чадо. Ее мужу, Дружине Шихову, Федька был не родной.

Маринка жила с ним вторым браком, первый муж ее сгинул от литовского разорения без малого двадцать лет назад.

Маринка хорошо помнила, как в их деревеньку со смешным названием Криволаповская пришли литовские люди. Явились в самый полдень. В деревне два двора, а их, разбойных людей, почитай, с десяток. Мужиков кого на пики подняли, кого саблями порубили. Баб и девок, которых по избам и дворам нашли, блудным делом изсильничали, одна было начала вопить – посекли саблями без жалости.

Сама Маринка тоже не избежала позора, терпела молча казацкую удаль, молилась, чтобы ее первенец Руся, парнишка неполных четырех лет, остался в живых. Бог не выдал, Руся спрятался от супостатов и уцелел.

Славно тогда погуляли станичники. Маринка оплакала убитого мужа, вознесла Господу молитву за спасенного сына. Потом старуха соседка давала ей отвар, чтобы от супостата не понести. Злой отвар хоть и пробрал Маринку до костей, но дело свое не сделал. Спустя пару месяцев стало явно: молодая вдова понесла. Родился мальчик и был наречен Федором в честь Федора Стратилата.

Федя рос необычным пареньком, никак не желал себе крестьянской доли. Землю ему пахать в тягость, ремеслам никаким желания обучаться нет. Зато на коне скакать и драться хоть каждый день подавай. Ничего не попишешь казацкая кровь. Тут еще одна напасть приключилась. Старший брат Руся сгинул зимой на медвежьей охоте, цапнул его косолапый, да так, что полголовы смахнул. Остался Федя у матери один.

Тем временем вдову Маринку посватал крестьянин деревни Павлецово Дружина Игнатьев сын Шихов, справный зажиточный мужик. Прожила она с ним с тех пор без малого десять лет, но больше детей им бог не дал, как ни старалась Маринка. Она и к ведунье ходила, и в Тотьму в Суморин монастырь ко гробу преподобного Феодосия молить о ребеночке. Все тщетно.

Федюшку Дружина Шихов вырастил как родного сына. Пришло время, сосватали парню красивую девушку Аленку из соседней Усть-Печенгской волости. Свадьбу сыграли, все честь по чести.