Вячеслав Гуревич - От тюрьмы до киббуца и другие приключения

Все, что я мог делать, – это ждать. А у некоторых из моих сокамерников дела были еще хуже, как я вскоре узнал.

Хотя камера была рассчитана на шестерых, относительно хорошо я помню лишь троих соседей. Одна койка была вообще типа перевалочной станции: в нее переводили ночью и следующей ночью же его и забирали, как того бедного нарика, которого я увидел в первую ночь. Подлинное предназначение койки оставалось тайной: может, дирекция пользовалась ею, чтобы прятать заключенных от их адвокатов? Так думал Серджио, но я не спешил соглашаться. Серджио вообще считал, что нет такой грязной уловки, к которой не прибегнет римская полиция. Особенно он любил рассуждать на тему цыганских мальчиков, которых брали за бродяжничество и сдавали напрокат богатым арабам, причем он так смаковал эту тему, что наводило на мысли.

Конец у каждой его истории был один: слушатели должны были поклясться жизнью матери, что не раскроют имя рассказчика. «Да вы знаете, что со мной сделают, если узнают?» Он проводил воображаемой бритвой по горлу.

– И поэтому ты тюремную еду тоже не ешь? – спросил я. – Вдруг отравят?

– Да ну… – Он отмахнулся. – Просто говно, а не еда. – Но потом он вдруг привстал и глянул на меня подозрительно: – А откуда тебе такое пришло в голову.

Я объяснил: Борджиа, Медичи, богатая история отравлений в итальянской истории.

Он аж напрягся:

– Ну блин… ты ваще. Уж эти русские, такие вещи знают…

После этого он стал подозрительным и сжимался у себя в углу, когда приносили еду: «Уберите это говно от меня подальше!» Более того, он попросил маму принести пару перчаток и старательно вытирал каждую крошку на его конце стола. Потом он вообще перестал сидеть за столом и оставался на своей койке.

Несмотря на паранойю, в камере Серёга оставался авторитетом. Во-первых, он был единственным итальянцем среди нас; во-вторых, он был единственным, кто сидел за реальное преступление – «контрабанду оружия». По его словам. Мне изначально было трудно представить себе этого домашнего мальчика, разгружающего в сарае ящики с калашами. Впрочем, кто знает: может, он просто сидел на телефоне и записывал, куда что привезли. Статья одна и та же. В такой ситуации всегда легче верить. «Не веришь – прими за сказку», как говорили в другой стране за тысячи километров от «Реджины Чели». Да и правдоподобие его утверждений подкреплялось тем, что он был натуральный итальянец. Остальные были иностранцы вроде меня: попали, когда не надо, куда не надо, и не могли внести залог.

Когда мы спрашивали Серджио, почему он не мог сотрудничать со следствием и благополучно вернуться к маме, он начинал безумно вращать глазами: «Вы что, не секете, что со мной сделают?» Точно так же он не распространялся об обстоятельствах ареста и его деятельности вообще: «Вы что, не секете» – и т. д. Все же, несмотря на дамоклов меч мафии над его головой, пару раз он намекал, что его заложили, и предателю уже если не капут, то пару мизинцев точно отрезали, что впоследствии наводило меня на мысль, что до ареста Серджио часто посещал дешевые кинотеатрики на Пьяцца Национале, которые крутили фильмы про якудзу.

Внешне Серджио выглядел как типичный «латинский любовник» из Голливуда. Густые черные кудряшки, большие глаза как оливки и вечная капризная гримаса на лице: «Что я, гордый римлянин из Париоли, делаю в этом месте с этими людишками?»

А еще он был обязан своим авторитетом тому, что все остальные были иностранцами и мало что знали о Риме и Италии вообще, так что он мог бесстрашно нести любую ахинею, по крайней мере, обо всем, что не выходило за пределы Рима. Дальше заходить он не решался, особенно с тех пор, как у нас побывал «транзитник» из Турина. Серджио любил разглагольствовать о том, какие северяне тупы-ы-ые; другим группам тоже доставалось, но особенно северянам. Туринец был постарше Серджио и выдал ему все, что он думал о «южных паразитах» и что он «ждет не дождется, когда Север выйдет из Италии и присоединится к Европе, а Юг может со всеми своими мафиями возвращаться в Африку, где ему самое место».

Серджио расстроился, но спорить не полез.

– Да ладно тебе… – Он помахал в духе «Что ты заводишься из-за ерунды».

Но на следующий день туринца не было, и Серджио немедленно бросился восстанавливать свою репутацию.

– Жалко мне этого мужика, – цедил он, щедро раздавая мамины шоколадки и виноград. – Нечего тут ему делать. Не выживет он. Я ведь почему не хотел связываться с ним? – Он понизил голос и кивнул на охранника в коридоре. – Все эти охранники – они мудаки-патриоты. Если бы они услышали, как он поливает Юг, он бы здесь дня не прожил. Они знают, что делать с северянами, которые много о себе думают. Здесь такие камеры есть… – прошептал он. – Я чуть не попал в такую. Когда они хотели из меня выбить фамилии. Только мои друзья снаружи, они объяснили кому надо, что это плохо кончится. Вендетта! Так что меня оставили в покое. Но я бы никому не пожелал попасть в такую камеру! Ты потом сам себя не узнаешь!

Он беспокойно вгляделся нам в лица, как бы проверяя, вернул ли он себе прежний статус.

– Да нормальный он мужик, туринец этот. Но в этом-то и дело, все эти миланцы-туринцы, они, может, и умные, но в Риме это не канает ни разу! Потому что мы, римляне, мы furbi, мы хитрые. – В качестве иллюстрации он подтянул вниз кожу под правым глазом. – Один на один, они без шансов. Они только и умеют, что вкалывать. Как немцы.

А уж немцы в табеле рангов Серджио были в самом низу. Они жили для своего тупого арбайта. Только самый тупой сицилианский овцеёб жаждал поехать в Германию работать на Мерседес-Бенц. Потом они все возвращались, потому что кто может выдержать эту немецкую еду? Серджио несло и несло…

Опять начинаю анализировать и переанализировать. А правильно ли мы его понимали? Итальянский язык достаточно легок для понимания, и Серджио, надо отметить, говорил на стандартном языке, без диалектных примочек. И все же – до какой степени его авторитет зиждился на потенциальном недопонимании? Скажем так: наверняка были случаи, когда один из нас мог бы ему возразить, но стеснялся из-за его лингвистического преимущества.

Сам Серджио вряд ли осознавал такие нюансы – он был законченный нарциссист, наши мысли и чувства были ему пофиг. Но вот что интересно: когда такой, в общем-то, засранец вдруг оказывается в позиции авторитета, связным с внешним миром и толкователем мира для группы иностранных придурков, которые были настолько глупы, чтобы оказаться за решеткой ни за что ни про что, по-моему, это была адекватная компенсация за траву, вино и хороший эспрессо, которых он был лишен в тюрьме. Я ушел, а он остался – не знаю, сколько он там провел в общей сложности, но допускаю, что у него остались вполне теплые воспоминания о РЧ, несмотря на бесконечное нытье о том, как все здесь ужасно, schifoso. По крайней мере, среди нас он был голова; на свободе он, скорее всего, был шестеркой.