Александр Воронин - Шаг. Рассказы

Аромат утреннего кофе в квартирах категорически упирался признавать соседство мусорки под окном несмотря на то, что щедрое солнце выдавливало краску на оную прямо из тюбиков. Мятые опустошённые бутыли искрили блесками бриллиантов и красовались своими откровенно синими и жёлтыми пробками. Отсутствие внутреннего содержания не навевало сомнений преподносить цацки как показатель своей значимости, пусть и надутой. Пёстрые боксы компакт-дисков по-прежнему не утеряли своей привлекательности и здесь, среди пирамид отходов, обрезков пластика, сопревших рам, трёх башмаков и одной бесконечности, скрученной из велосипедного колеса. Сверху на железном баке, набитом таким разнообразием, распласталась увесистая таблетка спрессованной земли – клумба в обрамлении крашенной автомобильной покрышки. Утерявший жизнеспособность пырей, некогда был её фаворитом. Красная пузатая машина вела себя тихо – спала. Рядом. Урвала когда-то себе здесь место для ночлега и прижилась. Утомлённые ранним пробуждением птички к этому часу чирикали, уже еле шевеля клювами.

Баба Аня, тощая пенсионерка в серых хархарах, но полная оранжевого уровня энтузиазма, копошилась в поисках того, что может пригодиться ей в хозяйстве. Сейчас она потрошила старый обессиленный диван. На пальце вместо перстня красовался свежий трофей – розовая соска. Процесс разложения всего, что попадало ей в руки, на элементарные составные был действием абсолютно неуправляемым, как и её неумолкаемое ораторство.

Два независимых движка одного агрегата.

Языкоблудила она везде и всегда. Громко, визгливо. Бегающая поблизости детвора поначалу думала, что театр кукол со спектаклем разместился прямо в этих больших ржавых баках. Периодически баб Анины монологи дополнялись смехом на козлиный манер или напевами одной какой-нибудь строчки, вроде «сало-овей мой, сало-говей». Молчаливую бабу Аню этот свет уже и не припомнит. Тот свет слегка встревожен предчувствием. Но вся её мусорная болтовня никому вреда не наносит и настроения не портит. Зато точно известно, что в абсолютной тишине человек может выдержать не более сорока часов. Сценарии ей не нужны, зрители не важны. Просто, сама с собою:

– Творогом надо было расплачиваться. Машина, значит, у него немецкая, мотоцикл немецкий, а они всё воюют и победу празднуют. Трудом надо воевать, а не штыком. А творогом расплачиваться. Что ж мы, зря его из отходов делаем? Сыр прекрасный… этот… голландский. Балет не космос, но тоже ничего. А творог что, выбрасывать?

Набор её случайных фраз притормозила своим появлением необычная семейная парочка, уже больше года как поселившаяся в здешнем доме. Издалека это была обычная семья: он и она. Только ближе было видно, что их кардинально вывернутое восприятие мира спутало и их архетипические функции с полами: он был в роли «она», а она – в роли «он». Более того, ещё ближе – ночью (некоторые видели это сами в нарочито честное окно этой семейки), она пристёгивала специфический пояс с рычагом, а он, скинув свой ненавистный повседневный костюм, облачался только в кожаный ошейник и капроновые чулки. Днём у неё были какие-то другие, психологические, рычаги управления. Семейка эта была всеми недовольна, всем давала прозвища (но как раз этим она недалеко ушла от патологической ненависти и зависти разумных на земле). Тому, кто лично не получал, с подобострастием доносили скамеечные старожилы.

Баба Аня сопроводила парочку траурным взглядом и смачно сплюнула им вослед, втиснув дребезжащую меж зубов оговорку: «Зэ-эР тот-та, вирус проклятый». «Кликуша, шут помоечный», – раздалось в два рта. Услышав их ответ на плевок собственного убеждения, баба Аня пнула по колесу местный автомобиль. Дремавший артист, резко пробудившись, стал мигать фарами и загорланил свою арию, будто он вовсе и не спал весь спектакль, а внимательно следил за действием и своим выходом на сцену. Похожие трели раздаются на рынке из пластмассовых свистулек, в которые наливают воду. Когда завыла сигнализация, все птицы в округе – которые не столько пели, сколько больше трепались языками – вмиг замолкли, прислушиваясь снова и снова к неопознанному солисту. Баба Аня сделала «ханды хох» и, вертя воображаемых «петрушек», стала блеять.

Из окна, распахнутого на втором этаже, высунулся молодой хозяин машины. В правой руке он держал чашку, другой рукой поглаживал живот, стирая с футболки пролившийся кофе:

– Баб Ань, вы опять?!

– Ага. Люблю, – говорит, – когда птички по-настоящему поют, не то что эти балаболки (адресовала притихшим воробьям)… и тебе просыпаться пора: утро проспал и день так проспишь.

– Да я ж не спал, уже выходить собрался, – с этими словами Сергей отключил сигнализацию. – Кофе вот пролил, баб Ань… Не шалите уже, а то у меня от таких концертов не только футболки будут мокрыми.

В кармане куртки нащупывая документы и деньги, Сергей вышел из дома. В свободной руке он держал телефон, в голове – мысли, в глазах – сомнения. Поэтому ему было не до того, о чём громко переговаривалась та самая странная парочка. Покинув магазинчик, оккупировавший территорию первого подъезда, они поравнялись с Сергеем.

– Это этот недотрога? – спросила особь мужского пола.

– Ага, – утвердила бабмужик, брезгливо перекосив губы. – А ты, давай-ка, – пригрозила она своему, – не засматривайся на него!

Сергею уже двадцать один, а он только лишь, что целовался да обнимал приличных девушек в темноте… Статуи Венеры Медичи и подобные живописные полотна великих не оседали в его голове конспектами идей произведений, а способствовали разбросу семени на поля воображения, обнародованные великим Фрейдом.

– Глупости: видеть мёртвого и думать, как о живом, – услышал Сергей голос человека-радио из помойки и, увидев за баками лохматую голову бабы Ани, в шутку проявил зрительскую активность:

– Кто видит?

– А я тут больше никого не вижу, – сказала она, резко сменив тон, понизив его на обычный.

Мы часто хотим услышать что-то о своём будущем, далёком или совсем близком. Да кто же знает? И в то же самое время, если нам бы сказали что-либо не входящее в пределы наших фантазий, мы бы не поверили. Не вопреки, а потому что «это просто исключено».

– Разве глупости? Так у многих, когда видят умершего, вспоминают его живым, – ювелирно нейтрализовал Сергей только что услышанное. Он всё-таки сомневался, что это адресовалось ему.

– Нет. Обычно смотришь на живого и думаешь о нём как о мёртвом, – баба Аня имеет на всё свой взгляд. – Вот ходит тут парочка дегенера-атов, – продолжила она снова на свой театрально-кукольный манер, некоторые слова с оттяжкой распевая. – Какой им творог, когда «Вируса ЗР» нахлебались? Трудом надо воевать. А матрёшка? Она ж в Японии придумана, а мы творог из отходов… – наступила она на хвост своего конька.