Герш Тайчер - Учитель

Наступила настоящая украинская июльская ночь. В нашем купе было тепло, уютно и спокойно. Так же спокойно было у меня на душе.

Я могу обеспечить беззаботную жизнь моим детям, чтобы они занимались чем угодно – искусством, спортом или просто ничем. Но я не хочу их обкрадывать, отнимать у них единственную по-настоящему интересную жизненную игру, борьбу за своё место под солнцем, войну за счастье. Мне ведь представился такой случай в моей жизни, и я воевал, иногда побеждая, а чаще принимая поражение как строгое напоминание о том, что война продолжается. Хотя я не хотел бы пожелать своим детям и десятой доли тех терзаний, которые пришлось испытать мне. Пусть их борьба будет тяжёлой, но без мук.

Засыпал и просыпался я несколько раз. На рассвете, когда все ещё спали, я встал и тихонько вышел в коридор. Постоял у открытого окна, глядя вдаль. На мгновение всё вернулось назад, в 7-е июля 1975 года, когда я возвращался в Черновцы после пятилетнего обучения в университете.

Тогда встал простой вопрос: продолжать ли мне рассчитывать критический угол преломления высокочастотной волны твердотельной плазмы в кристаллах антимонида индия в скрещенных электромагнитных полях или стать учителем?

Я сделал свой выбор не в пользу того, чем занимался последний год в университете.

Выбрался я из университетской теплицы в суровый мир жизни и поинтересовался:

– Есть ли здесь свободные места под солнцем? – и не получив ответа, добавил: – А кто тут последний в очереди?

1Прогнать майдан – вести шулерскую игру в поезде.

2Пижон – жертва шулера.

3Тюльпан – игрок.

4Натюрморт – картёжная ситуация, обстоятельство.

Я – Соломон Абрамович Глейзер, и моя постуниверситетская история началась 3 июля 1975 года в Новосибирском Академгородке, когда я получил диплом физика.

Но физикой заниматься тогда я не стал, хотя по сей день могу в любой момент с закрытыми глазами зафиндюлить тут же на месте такую длинную формулу, что нескольких страниц в этой книге для неё не хватит. Пишу я об этом для того, чтобы никто не сомневался в том, что чему-то длинно-убедительному в физике меня всё-таки в университете научили.

Никто не призывал меня быть учителем, педагогом и воспитателем, всё это случилось по моему собственному желанию. Решил – и всё тут. Планировал учить детей тому, что через две точки можно провести только одну прямую линию, а физика – это наука о природе. И другим истинам тоже собирался учить. Дети должны знать всё. И вот когда пересчитают они недосчитанное, перемножат недомноженное и поделят недоделенное, тогда и будут воспитываться дальше передовыми методами.

А какими именно методами будут они воспитываться, я и сам толком не знал. Уверен был только, что это произойдёт по-новому и будет трудным. И мне будет трудно.

А мне лёгкой жизни не надо было, мне трудности только подавай. Я из тех, кто идёт на грозу и на гром тоже.

…Ярчайшая молния оскалилась над городом, раскатами ей вторил оглушительный гром. Заметно потемнело. Внезапно поднялся ветер. В его порывах липовые и каштановые листья закувыркались по мостовой и тротуару, забились и попрятались в клетки забора, судорожно дрожа там. Дождь огромными каплями застучал по стеклу окна. В эти первые мгновения ливня пыль с мостовой поднялась, но не выдержав напора капель дождя сверху, опять опустилась на мостовую и вместе с дождевой водой стекла вбок к тротуару, а затем вдоль него ручейками побежала вниз по улице.

Последний убегающий от дождя длинноногий парень пробежал по улице и скрылся за углом. Случайный пёс, втянув мокрую голову в тощее туловище, рысцой пронёсся поперёк ручейков и пропал в открытой двери одного из подъездов нашей улицы. Два сизых голубя, стремительно взмахнув крыльями, упали в листву каштана и утонули в ней. Дождь, подгоняемый громом и молниями, уже ничего не стесняясь и никого не боясь, пошёл во всю мощь.

Такое могло случиться в любом городе, когда угодно, но случилось в воскресенье, 13 июля 1975 года, в Черновцах. За шесть дней до этого дождя я вернулся из Сибири после пяти лет учёбы в университете.

В такой дождь идти некуда, да и незачем. Хочется побыть дома с родителями или помолчать в одиночку. Принимать гостей не хочется, да и не ждал я никого. Стоял без дела у окна, глядя на знакомый до мелких деталей пейзаж. Дождь с новой силой стал отбивать дробь по стеклу. Казалось, что он бил меня прямо по лицу.

Через полчаса ливень закончился так же неожиданно, как и начался.

После дождя Черновцы пахнут по-особенному. Город балует озоном, ароматом свежести, его потайные карманы наполняют запахи сырости. Воробьи купаются в лужах, а голуби хозяйничают на площадях. Именно голуби для меня – олицетворение города, они хозяева крыш и подоконников Еврейского дома, который, вместе со зданием театра, является украшением самой красивой площади Черновцов – Театральной.

Абалаковский 5рюкзак с моими вещами уныло лежит в углу. В нём отцовское трофейное шерстяное одеяло, сибирская финка из Прокопьевска с семнадцатисантиметровым лезвием, три тома Ландау и Лифшица, книга Сухомлинского «Сердце отдаю детям», диплом о высшем образовании, лейтенантские погоны, фонарик-динамо и моя фирменная штормовка. Ещё совсем недавно в Академгородке с близкого расстояния меня безошибочно можно было узнать по запаху, а с дальнего – по фирменной штормовке.

За исключением одеяла это – всё, что я приобрёл за пять лет. Прямо скажем, немного. Нет, была ещё чугунная сковородка, которой я пользовался три года в общежитии. Но она с некоторым моим сожалением оставлена там в наследство первокурсникам.

Я повзрослел и многому научился. Но это случается со всеми и везде. Все мы выросли на то же количество времени, а вот кто научился большему, с помощью анализа определить трудно. Может, я не научился, как надо жить, но я точно знаю, как жить не надо.

Смогу ли я воспользоваться своим положительным и значительно большим отрицательным опытом? На этот вопрос ответ придёт ещё не скоро.

Мне показались целой вечностью шесть дней, проведенных дома. Я отоспался, наелся, повидался с родственниками и близкими друзьями. Побывал везде, где планировал побывать. Обстоятельно поговорил с отцом. Возможно, впервые в жизни. Получилось, как у Марка Твена 6. Может, отец был прав и мне не надо было уезжать на учёбу на долгих пять лет. Но теперь – что об этом говорить, уже поздно, время имеет фундаментальное свойство необратимости.