Л. Лапина - Приворот. Сборник поэзии и прозы

А. С. Пушкин

Не дай мне Бог когда-нибудь влюбиться,

Не дай, Господь, на склоне моих дней

Опять смешным и жалким очутиться,

Встать попрошайкой у чужих дверей.

Ты дал мне дар любви… Он – для чего-то.

Но мне не светит дальняя звезда.

Есть все, что нужно птице для полета,

Но крыльев нет, и это навсегда.

Твой Дар в моей судьбе пророс ударом.

Я понимаю – Господи, прости…

Что в Твоем Даре редкостно бездарен,

Прошу – ну хоть под старость отпусти.

Такой как я, способен даже старым…

И многих через это погубя,

Избавь меня от нового удара,

Позволь сойти в могилу, не любя.

Я прогневил Тебя отказом пылким?

Нашли любые напасти Твои:

Тюрьму, суму, приверженность к бутылке…

Любой кошмар – но только не любви.

Живу в тоске, в труде – но не в обмане.

В туман ведет конец моих дорог.

Я в этом холодеющем тумане

Хочу остаться. Помоги мне, Бог!

Как и каждую пятницу, Николай Николаевич свернул на тридцатом километре. Как всегда, проехал с километр по кривой дороге со старым неровным асфальтом, остановился и оглянулся. Трасса гудела и стонала, по ней двигался густой поток машин, висел сизый душный туман. Шум двигателей, шум колес, иногда гудки, обрывки музыки: Москва обреченно рвалась к дачному счастью. К семейной идиллии для лохов, у которых нет то ли денег, то ли умения «снять бабу», к шашлыкам со шлюхами для «умеющих жить». Летела, покидая мегаполис, его счастливая, обеспеченная часть – которая с машинами и с дачами.

Узкая старая дорога, на которую свернул Николай Николаевич, уводила от скопища в лесок, неровная, кривая и пустая. Разбитый асфальт заставил подпрыгивать колеса «мерседеса», ветки сосен проплыли совсем рядом; после лесополосы над дорогой встали высокие закатные облака – словно подсвеченные башни. Шумная трасса отдалилась, стало почти совсем тихо.

Несколько километров слева плыли бывшие совхозные поля, заросшие частым осинником. Пройдет тридцать лет – осинник станет высоким и редким, потому что некоторые деревья вырвутся вверх и закроют солнце остальным; большая часть молодых деревьев не сможет выжить и погибнет. Пройдет сто лет, и тут вырастет сосновый лес, как на картинах Шишкина. Такой лес и рос тут до того, как в московскую землю вломились славяне – работящие, активные, голодные. Славяне взмахивали топорами, сосны гулко рушились, от удара вздрагивала земля. А потом в землю вонзали изогнутую палку, гнали лошадь по влажной весенней земле, грачи выбирали червяков, в землю падали зерна пшеницы… Так продолжалось века, но теперь стало выгоднее привезти хлеб из Аргентины. Теперь тут опять будет лес. А справа всегда и был лес.

Николай Николаевич еще раз свернул – на этот раз с дряхлого асфальта на проселок. Шлагбаум, будка, надпись «Частная собственность», мужик в камуфляже у будки. Надо притормозить, опустить окошко «мерседеса».

– Все в порядке, Паша?

– Все в порядке… Здравствуйте, Николай Николаевич.

Кивнули друг другу, и все, можно ехать. Паша тоже удивляется, как и все – почему Николай Николаевич не заасфальтирует дорогу к своему загородному дому? Не удобно ведь, после дождей еле проедешь, сплошная докука… Денег невпроворот у мужика, а он как дурак машину гробит… Пусть удивляется. Пусть удивляются все… А ему так удобнее, и все.

Вторая пара охранников – в самом доме. Трехэтажный, из дикого камня, все как полагается: натяжные потолки, евроремонт, джакузи, стереофонический унитаз наигрывает дивные мелодии, согревает и массирует попу, пока какаешь, мебель не меньше чем за тысячу долларов каждый стул… Охранники, жившие в доме, напоминали Николаю Николаевичу Бобика в гостях у Барбоса… Когда-то читал ему дед такую назидательную сказку.

.Пусть парни побудут в таком доме… Они, конечно, ждут, заедет хозяин или нет, Паша их давно предупредил. Николай Николаевич не тревожил людей, поговорил по мобильнику. Остановил «мерседес» в сторонке, постоял, молча глядя – облака наливаются тревожным розовым заревом, словно подсвеченные изнутри. Плясала мошкара крохотными черными роями. Изломанно плясали белые мотыльки над сочной августовской травой.

Чего только не рассказывали об этом доме, каких только историй не ходило. Николай Николаевич доподлинно знал, что охрану выспрашивали тысячу раз – кто тут живет, кто приезжает к хозяину на выходные?

Множество раз его гости разбредались по дому, все пытались понять, чем таким тут можно заниматься? Таким, что надо уезжать от всего мира, отрываться от всех на двое суток в неделю!? По Москве ходило множество историй про его дом, а часть этих историй Николай Николаевич старательно придумывал сам.

Говорили, что сюда привозят специально обученных женщин, а может быть – мальчиков. Что есть тут тайная комната с потрясающими порнофильмами. Что тут в бассейне живет самка бегемота – тоже специально обученная. Про самку бегемота придумал охранник Егор, когда светская дура Ксюша Сучак дала ему тысячу долларов – только бы сказал правду, что делает тут хозяин в эти загадочные два дня? Николай Николаевич благодарил Егора, наливал ему виски за 500 долларов бутылка, Егор трепетно глотал отвратительный самогон из Южных Штатов, почтительно принимал две тысячи долларов – было давно оговорено, что правильно совравший на вопросы получает вдвое от взятки. Николай Николаевич уважал своих охранников – они были люди, может быть и туповатые – но хотя бы психически нормальные. Нормальнее и Ксюши, и всей прочей толпы глупых московских бездельников. Охранникам хотя бы приходило в голову, что у человека в годы поздней зрелости могут найтись дела поинтереснее половых отправлений. Да и психологию Ксюши охранники понимали в сто раз лучше, чем Ксюша – их психологию.

«Мерседес» встал на дорожке, метрах в ста от каменного чуда, рядом со старым дачным домиком.

Дед был умен… очень умен. И рукастый был человек, приспособленный. Полтора этажа, несколько комнат, – известный востоковед, а строил сам. Николай Николаевич привычно постучал рукояткой ножа по столбам, державшим крыльцо; дерево сухо запело. Дед знал, что надо ставить столбы, вкапывая верхушкой дерева вниз – вода не пойдет по ним, столбы простоят несколько веков без замены. Над крыльцом тоже плясала мошкара. Паучок пристроился под крышей, натянул паутину.