Иосиф Раскин - Записки бродячего врача

Туда уже едут вызванные из дома старшие врачи. Кого надо – выпишут сразу, кого надо – будут лечить дальше. На место увезенной выкатывается пустая койка, на стойку вешается система с внутривенными жидкостями, готовая к употреблению.

У передних трех коек выкладываются наборы для реанимации, и я расставляю там старших резидентов и рассказываю им относительно свежий анекдот про члена кнессета и недержание кала – чтобы руки не дрожали.

Через пятнадцать минут приемник пуст и начинает напоминать медицинское учреждение, а не Казанский вокзал в августе. Рентгенологическое отделение и оперблок готовы. В самом приемнике реанимационный зал на три койки и малая операционная на два стола. Там уже кучкуются хирурги и анестезиологи и роют землю копытом, а заведующий травмой и его старший заместитель мчатся на быстрых «харлеях» из фешенебельного пригорода (среди них ходит легенда, что полицейские радары ловят скорость только до ста шестидесяти километров в час, так что надо держать сто восемьдесят).

Во дворе, на подступах к дверям приемного отделения, – группа сортировки: зав. приемным, хирург и главная медсестра. Они решат, кого отправят прямиком в операционную (двадцать секунд бегом до лифта, там уже кто-то стоит и держит кабину, десять секунд спуститься, еще полминуты добежать до комнаты и переложить на стол), кого – в реанимационный зал, пятнадцать метров от входа, кого – на обычную койку.

Рядом заняли позиции санитары, охранники, вот какой-то корреспондент просочился… Приезжает дежурный замглавврача полковник в отставке доктор Н., но не суется с советами и командами, за что все присутствующие ему сразу благодарны. Он будет подставлять свою отягощенную боевыми наградами шею минздраву и прессе потом, если что пойдет не так.

Еще через семь минут из передового штаба сообщают: к нам везут шестерых. Сложная травма, ожоги, на вентиляции, давление пока держат. Анестезиологам, грудным хирургам и травматологам – спуститься в операционную, там две бригады уже помылись, но этого недостаточно. Терапевтическому приемнику – отбой. Нейрохирургам – отбой.

Слегка разочарованные резиденты, которым не достался экшен, расходятся по своим отделениям. Мы открываем шлюзы, и еще через полчаса наша половина приемника возвращается в состояние первозданного хаоса.

До следующего раза.

1960-е годы.Город Сиэтл, США. На случаи с потерей сознания (подозрение на остановку сердца) скорая приезжает в среднем за три-четыре минуты.

1980.Баку. Я уже женат и живу отдельно от родителей. Приезжает очень бледный бывший сосед и говорит: «Твоему отцу плохо, он просил, чтобы ты приехал». Мы прыгаем в такси, езды пять минут. Оказывается, отец вернулся с дачи, начались сильные боли в груди. Он позвал соседа, который жил на два этажа выше. Тот позвонил в скорую, дождался их (приехали быстро, за полчаса) и побежал за мной.

Поездка туда-сюда со мной заняла еще минут двадцать, наверно. Вбегаю в дом, отец лежит на диване совсем серый, рядом сидят врач и фельдшер скорой и абсолютно ничего не делают. Впрочем, у них никакого оборудования и нет. Ждут кардиобригаду. Отец передает мне какое-то дурацкое поручение с дачи и умирает.

Я стаскиваю его с мягкого дивана на жесткий пол (с помощью фельдшера) и начинаю массаж сердца. Сосед меняется в лице, из белого цвета в почти такой же серый, и я его прогоняю, две реанимации сразу мне не потянуть. Фельдшер и врач наблюдают. Через минут пять-десять приезжает кардиобригада, но уже поздно. Они расходятся.

Я даю первому врачу пятерку, он смущается, но берет.

1994.Тель-Авив. Сижу в центральной диспетчерской частной кардиологической службы (ЭКГ по телефону, скорая помощь, визиты врача). Диспетчерами там подрабатывают медсестры из кардиологических блоков интенсивной терапии. Это все ушлые тетки; они понимают, когда можно детально расспрашивать позвонившего клиента о болях в груди, потом снять кардиограмму и организовать посещение врача в течение дня, а когда сразу же после первых слов («он мне не отвечает!..») надо нажать кнопку и выкинуть бригаду за ворота… Я им не так уж и нужен…

Фельдшер Ицик спит. Фельдшер Рони клеит девушку на соседнем этаже. Санитар-водитель Эдит поглощена мыльной оперой. Звонок: «Муж упал в туалете, заклинил собой дверь, с ним что-то случилось!» Пока диспетчер нажимает маленькую черную кнопочку справа на столе, я уже бегу вниз.

Мимо меня проносятся Эдит с сэндвичем в зубах и бутылкой воды, Ицик с развязанными шнурками и брюхом, недоупакованным в штаны, и Рони с очень широкой улыбкой на роже. Сорок секунд (норматив – одна минута после отмашки). Все плюхаются на сиденья, металлические ворота отъезжают в сторону, и мы выкатываемся к кромке проезжей части и врубаем сирену с мигалкой (мигалка на иврите называется странным импортным словом «чокко-лакка»). Эдит в коротких, но энергичных выражениях описывает свой имевший место быть контакт с родительницами тех мудаков, которые и не подумали затормозить (на самом деле первый десяток машин пронесся мимо, потому что их водители не успели зарегистрировать наше присутствие).

Через нестерпимо долгие четыре секунды весь трафик встает как вкопанный и мы мягко выезжаем на мостовую.

Тем временем по рации уже сообщили, куда, собственно, ехать и что больной, оказывается, в состоянии разговаривать… Это хорошо.

Еще минут через пять въезжаем в маленькую боковую тель-авивскую улочку и становимся у дома там, где есть место – то есть посреди проезжей части. Мы с Рони хватаем укладку врача и бежим наверх, а остальные тащат имущество – кресло-носилки, дефибриллятор, баллон кислорода и т. д.

Выясняется, что мужик лет восьмидесяти упал в туалете между унитазом и открывающейся вовнутрь дверью туалета и не может встать. Поскольку мы в хрущобе израильского разлива, то это пространство имеет ширину сантиметров пятьдесят и дверь открыть никакими силами нельзя. У нас, правда, есть в машине топор и прочие инструменты для добычи пострадавших из поврежденных автомобилей, но хорошо бы избежать такого хирургического вмешательства. По счастью, во всех туалетах в Израиле есть маленькое окошко под потолком для вентиляции и, по еще большему счастью, здесь это окошко выходит не на улицу, а на закрытый балкончик.

Самому маломерному из нас предстоит героическая миссия по проникновению в туалет через окошко, и жертвой, естественно, оказываюсь я. Подходы к окошку прикрыты антресолью; меня подсаживают, и я ползу там через залежи пыли времен Шестидневной войны и даже ухитряюсь развернуться так, чтобы спикировать на унитаз ногами вперед, а не наоборот. Я беру пациента за плечи и слегка оттаскиваю в сторону, достаточно, чтобы в приоткрывшуюся щель просочился Рони и взял ситуацию в свои гораздо более мощные руки.