Шрай - Картины из лабиринта

– Нравится?

Я засмеялась в ответ, не в силах сдержаться. В груди тепло заискрилась детская жизнерадостность. Прежде она будто была заперта внутри, а теперь вырвалась на волю. Таннос освободил ее. Путник сделал глоток и замер, глядя белыми глазами прямо перед собой и загадочно улыбаясь.

– Мы похожи с тобой, – сказал он наконец.

– Чем? – спросила я, не в силах оторваться от орнамента, который становился все интереснее.

– Мы идем. Проходим насквозь, не задерживаясь дольше, чем нужно, чтобы перевести дух. Цели, которые возникают по дороге, непостоянны – и чем дальше мы идем, тем меньше придаем им значения. В конце концов, ты отбросишь их все и будешь просто идти, безо всяких причин. Потому что так оно и было всегда, – он замолчал и сделал движение губами. Это показалось мне крайне забавным. Голос его завкрадывался: – Конечно, это пугает нечто в тебе. Что-то, что боится не выглядеть, не быть, не значить. У тебя уже нет имени, тебе оно ни к чему. Имя сковывает, обязывает быть тем, что названо. Но форма – это то же самое. Однажды тебе станет очевидно, что нечего бояться. Вообще нечего. Особенно тебе, с твоими способностями.

– Мне далеко до вас, – скромно сказала я, втайне польщенная комплиментом.

– Ближе, чем ему до тебя, – ответил он, имея в виду коня, который еле заметным контуром скучал неподалеку.

– Но его же нет самого по себе, он – ваша выдумка, разве нет?

– А что есть само по себе? – спросил Путник, наклонившись вперед. – Все мы выдумки друг друга, да и вообще – все это сон, помнишь?

То ли от особого тона вопроса, то ли от Танноса по телу прошла прохладная волна чего-то смутного.

– Воображение – единственное, что имеет значение, – сказал он. – Если не умеешь придумать – нету. А ты многое можешь придумать. У тебя широкое воображение. Здесь это главное. А здесь – оно везде. И чем ты сложнее, тем богаче мир вокруг. И запутаннее, конечно. Но разве это не прекрасно?

С этими словами он вдруг выпрямился и взмыл с кресла одним движением.

– Благодарю за разговор. Я перевел дух, а значит, нужно идти. Да и тебе пора. Дорога не ждет.

Я встала и оправила платье. От Танноса все еще покачивалось и вибрировало, но уже не так сильно.

– Вам спасибо, пусть я и не понимаю многое, но все же, – сказала я.

– Поймешь, – ответил он, складывая беседку в ладонь. – Садись на коня, он отведет тебя к поезду. Только не слезай с него до самого конца, а то потеряешься.

Я подошла к коню и дотронулась до него. Он оказался вязкий на ощупь, как плазма.

– Не бойся начинать – все начатое завершается. А книга начал не имеет конца, – сказал путник полуулыбкой и перестал выглядеть.

Тоннель расширился, развораживая прозрачные стеки вниз. Ниспадая водопадами, они тут же обрастали магнитным инеем, принимая причудливые формы. Через мгновение капсула состава, перехваченная невидимыми креплениями, пулей вырвалась из горизонтального тоннеля и понеслась по воздуху. Небо стремилось мимо с умопомрачительной скоростью.

Внутренние стенки вагона переливались цветами; царила абсолютная тишина. Выемка сидения, на котором я разместилась, выглядела стеклянно, но была мягкой и согласной с любым положением тела. Других пассажиров не было. Атмосфера сжалась мягкой пружиной в предчувствии приближающейся станции; туманная вдохновленность окутала меня шероховато.

«Каково это там? – думала я. Неизвестность.»

На этот раз направляющий сон, один из тех, что указывают, куда дальше, выдался мутный. Я помнила лишь опадающие в бездну алые лепестки, ветер и отражающие плоскости. Ничего больше.

Ртутный шар под потолком прошелся рябью, и из него прошуршал неуловимо знакомый голос: «Осталось два с половиной оборота». Остаток пути я воображала вариации грядущих просторов, закусив губу.

Наконец каскад едва ощутимых иголочек промчался по спине электрическими мурашками. Скорость плавленно обнулилась, и шар точечно мигнул. Поезд прибыл. Двери трамвайно разъехались. Я выглянула в окно.

Станция представляла собой серебристый цилиндр, не больше двадцати шагов в диаметре, обрывающийся со всех сторон в никуда. Цвет этого «никуда» плавно перетекал от пепельно-серого до ослепительной белизны. Вдали, у линии горизонта, грациозно завивались лазурные лошадки облаков. Я подошла к дверям вагона и осторожно вдохнула. Воздух снаружи пах озоном и еще чем-то неизвестным, но приятным.

Одним движением мысли я спрыгнула с поезда, и он тут же исчез, как и не было.

Я двинулась к краю платформы. Здесь, так же как и в поезде, было тихо; только мои туфельки грифельно стучали о поверхность.

Гладкая игла станции уходила в бесконечный низ, без намеков на входы или выходы. По крайней мере, физически. Я села на край, свесила ноги в пропасть и сосредоточилась.

Контуры треугольников.

Зеленые контуры.

Они вращались.

Их углы находили друг на друга.

Проекция.

Фрагменты.

Луч на центр лба.

Сложила пальцы в форму фазы и

синхронизировалась.

Окружение превратилось в меня,

И наоборот.

Я понимала символы потока.

Они дарили подарки себя.

Шептала им: «Я принимаю вас!»

И все улыбалось в ответ,

Будто распознавая пароль.

Теперь «Здесь» любило меня

и распахивало ворота.

Я оказалась внутри станции. Место напоминало массивную лифтовую шахту. Я сидела на узком бордюре у самого потолка. Большую часть пространства занимала неказистая органическая башня, вздымающаяся в шахте как цветок в перевернутом стакане. Тысячи пчелинозанятых существ копошились в ней: вытянутые тела и быстрые выгибы конечностей. На лицах – выпуклые шары глаз. У каждого на спине было вроде обтекаемого рюкзака, или баллона. Детальнее разглядеть я не могла – слишком шустрые.

Внизу панорама разворачивалась сумрачно-утробным многоугольником: ульем, винтом, уходящим в темноту. Я перевела взгляд на потолок. На нем была нарисована белая спираль, которая слегка фосфоресцировала. Поверхность Станции-шпиля, на которую я прибыла, находилась по ту сторону спирали.

Пути наверх не было. Только вниз. Я могла бы спуститься по каскадным уровням улья, но зачем идти пешком, если можно полететь? Моргнув, я сходу придумала себе крылья: они выглядели как плотная бумага с высеченными капиллярными узорами. Под каждым крылом было вроде керосиновой лампы, подогревающей снизу. Они выглядели как стратосферные шары, сконструированные мухами. Я подвигала лопатками вверх-вниз: крылья послушно шуршали в такт моим желаниям. Я заметила, что улей гудит; причем гул нарастал как в громкости, так и в тональности: от железного «м-м-м-м-м» до «у-у-у-у-у-у».

– Успей до яркости, – сказала Фая.