Алла Горбунова - Лето

Все стены – это пена. И вообще все вещи.

В дворницкой стоит помело.

Небо состоит из омерзительной серой массы копошащихся червей.

Однажды мимо моего окна прошёл Последний бог с сачком для бабочек и взял под козырёк.

Моника Беллуччи в 3-м сезоне «Твин Пикса» говорит: «Мы – как тот спящий, который видит сон, а потом живёт внутри сна». И сам 3-й сезон «Твин Пикса» оказывается о выходе из театра (слова Дейла «Встретимся, когда падёт занавес»), пробуждении внутри сна. В финальной серии сезона Дейл Купер входит в сновидение (или посмертное состояние бардо) Лоры Палмер и её пробуждает. Он задаёт вопрос: «Какой сейчас год?» Это тест – проверка реальности, и благодаря этому тесту Лора понимает, что она не может ответить и что она сейчас спит, и она осознаёт себя во сне и кричит, разрушая ткань кошмара. Таким образом, задачей Дейла оказывается – сделать так, чтобы Лора осознала себя в этом сне (возможно, созданном Джуди). Он подводит её к осознанию себя. Подобной проверкой реальности также является неоднократно звучавший в сериале вопрос из чёрного вигвама: «Это будущее или прошлое?» Здесь нет правильного ответа, и не в том дело, будущее или прошлое, – это вопрос для пробуждения.

– Это будущее или прошлое?

…

Черёмуховые холода. Два дня как похолодало, и зацвела черёмуха у дома. Появляются свежие, нежные листья на кустах и деревьях. Сегодня мы гуляли по бульвару Новаторов. На нём одуванчики, как в детстве. Непонятно, продолжается режим самоизоляции или нет. Ничего непонятно. Заболевших всё больше. Уже болеют мои знакомые, приятели – люди, которых я лично знаю. Болеют семьями. Но людей на улицах всё больше, и машин на дорогах. Все толкутся, куда-то бегут, некоторые в масках, некоторые нет. Перед выходом из дома Гоша заметил: «Как привычно стало надевать маску, как быстро мы к этому привыкли». У меня чёрная маска, на Гошиной маске изображён космос. Нерабочие дни отменили, но при этом всех обязали выходить на улицу в маске и перчатках. Покупали шторы. Егор сегодня проснулся рано от солнечного света и попросил шторы. Со шторами будет лучше.

Мы шли по улице, и речь почему-то зашла об отношениях с вещами. Я поделилась наблюдением, что у одних людей сознание как бы собирается внутри себя и решает, как ему обращаться с предметами, что ему нужно, а что нет, а у других людей предметы привлекают к себе сознание, и оно в них распыляется, рассеивается, и человек не может этому сопротивляться. Таким людям надо иметь минимум предметов вокруг себя, чтобы они не крали их сознание. Вещи постоянно приглашают тело: съешь меня, возьми меня, потрогай меня, поиграй со мной. Внутри сознания происходит отбор, есть некий селективный механизм, какие приглашения принимать, а какие отвергать. Этот селективный механизм может плохо работать или даже быть сломанным, и тогда вещи делают с человеком всё что захотят.

После прошли подряд дождь, град и снег. Потом вышло солнце, и в воздухе летали мельчайшие, едва видимые глазу искорки воды.

В марте, когда началась вся эта история с коронавирусом, мы находились в Москве. Вернее, в ближнем Подмосковье, в Реутове. Были какие-то очень солнечные и медленные дни, я купила новую косуху, а на следующий день заболела ветрянкой. Когда я выздоровела, начали вводиться ограничительные меры. Площадку во дворе обвязали заградительной ленточкой, но первое время дети там всё равно были, пробирались вместе с родителями под ленточку, потом людей на улицах стало меньше, город начал как будто вымирать. Мы постоянно смотрели новости про коронавирус, несколько раз в день. Было понятно, что происходит нечто небывалое. Мама звонила из Питера и говорила, что в блокаду люди за водой на Неву ходили, прорвёмся как-нибудь. Она делала запасы для выживания на случай голода, отсутствия воды, отключения электричества. Мы не закупались ни гречкой, ни туалетной бумагой, ни масками, ни антисептиками. Маски и антисептики были только в одной аптеке, и их выдавали по одной штуке на руки.

Мы каждый день подолгу ходили гулять, но в безлюдные места, чтобы никого не встретить. Прямо за домом у нас мост через железнодорожные пути, за мостом – субурбия, странный индустриально-захолустный пригородный мир, промзона, коттеджный посёлок, в который превратилась старая деревня Салтыковка, где у многих знакомых когда-то были дачи. Сейчас старые дачи тоже остались, но их немного, больше коттеджей за высокими заборами. Рядом с одним сельским домом на участке меня поразил высокий деревянный крест, на котором были написаны предсмертные слова Гёте: «Больше света!»

Салтыковка – часть Балашихи, но городских домов здесь нет. Есть огромные, напоминающие готическую архитектуру и какие-то графские усадьбы замки нуворишей. Рядом экскаваторы, КАМАЗы, и синяя птица счастья сойка ковыряет клювом щель у чердачного окна какого-то старого дома. Прямо за мостом через железнодорожные пути в жидкой грязи всегда возится жёлтый экскаватор – он часть пейзажа, неотъемлемая деталь этого сектора карты, целей у него никаких нет, он просто ездит туда-сюда, месит грязь. Он просто нарисован здесь и вечно находится в повторяющемся бессмысленном движении. В те дни из шлангов лили какие-то грязевые ручьи, земля то и дело расходилась под ногами, обнажая лужи, полные глины. И как окна в ад – в индустриальном пейзаже отверзались какие-то закрытые бани, бараний шашлык на углях, обнаруживались скрытые маленькие пруды, заброшенные постапокалиптические детские площадки, где и до начала коронавируса годами не бывало ни одного ребёнка, только дикие собаки лежали рядом и грызли кости. Мы выводили Егора гулять на такие площадки в скрытых затишках, невидимых углах мира, лакунах и видели, как какой-то мужчина на велосипеде – возможно, мясник – привозил собакам большие куски сырого мяса.

Мир постепенно вымирал. Погода становилась всё лучше и лучше, а людей на улицах – всё меньше и меньше. Части мира постепенно стирались с карты, исчезали, закрывались. Оставались вывески на ушедших в себя глухих, запертых объектах – в этом было что-то жуткое. Огромный и пустой стоял «Ашан», и от этого было как-то не по себе, потому что он (и шире – торговый комплекс, молл, в котором он находится) был центром нашего района, его сердцем, местом, куда приходят за покупками, за развлечениями, за шумом, радостью, общением, потреблением, жизнью. И опустевший «Ашан» – это означало, что наступил зомби-апокалипсис, не меньше. В нашем дворе почти не было людей, и двадцатипятиэтажные дома нависали над обезлюдевшим миром, как глыбы какого-то нечеловеческого присутствия, огромные скалы с множеством пещер внутри. Закрылись школы, детские сады. Закрылись столовая, кафе, пекарни – места, где мы регулярно бывали. Они тоже исчезли с карты мира. Целые сектора мира стали выпадать, углубляться в себя, их заперли на ключ. Закрылись кинотеатры и парки, и мы перестали ходить на прогулки в городской парк Реутова. Приходило новое, а привычная жизнь удивительно быстро исчезала. Я чувствовала какое-то странное облегчение. До этого у меня была тяжёлая депрессия с постоянным паническим состоянием, мне от неё даже прописывали антипсихотик рисперидон, но я не стала его принимать, просто подняла свой антидепрессант в четыре раза. А когда началась вся эта история с вирусом, мне вдруг стало легче.