Сергей Секацкий - Речка звалась Летось

Настроение было поэтическое. Перед уходом я в уме сложил ответ ребятам:

Публичное исполнение его не предусматривалось. Я ушел далеко, за несколько километров от клуба, вдоль Летоси вниз по течению. Шел я берегом реки, и поначалу все за ней гудело стонами, всхлипами, воплями… иногда и криками, и слезными просьбами.

Поднял мокрые женские трусы, упавшие, надо думать, с куста на том берегу и сюда течением прибитые. Как узнать, чьи? Новенькие, сексапильные, видимо, специально под Летось купленные. Большого размера. Настроение не проходило:

Поигравшись со строчкой к трусам трусы и не удовлетворившись результатом, закончил:

По мере того, как я уходил от клуба, все затихало. Впрочем, и по времени период бури и натиска уже угасал, передавая эстафету тихому радостному бытию с костром и гитарой, ее далекие трели уже доносились. Разумеется, бытие это, как неугаснувший совсем костер, будет все время прерываться новыми всполохами любви, но уже другой – неспешной …

До того момента, как осознал, что пора располагаться на ночлег, я шел берегом реки не менее часа. Подходящее место скоро подвернулось: неожиданно заболотился, а точнее, превратился в грязный луг, наш левый берег, тогда как правый, наоборот, украсился отмелью, маленьким пляжиком и симпатичным лесочком. Если учесть, что до этого места и после него, напротив, правый берег был густо покрыт какими-то колючими кустами и прочим неудобьем, это было как раз то, что надо. Конечно, по грязному лугу надо было перейти, закатав штаны, Летось надо было переплыть, гребя одной рукой, а в другой держа над водой рюкзак с вещами, но все это было делом техники. Зато совершенно ясно было, что сюда абсолютно невозможно подобраться незаметно. Не то чтобы я так уж серьезно верил в какую опасность, но ведь любое дело, раз взялся, надо делать хорошо, так? Да и кому из нас не хотелось иногда поиграть в Чингачгука Большого Змея…

В лесочке я отлично устроился. Было так тепло, что ставить палатку не имело смысла, я использовал ее просто как дополнительную подстилку под пенопластовый коврик. И здесь, глядя на часто падающие звезды – Персеиды! – я, наконец, смог начать спокойно обдумывать события дня сегодняшнего и заодно вспоминать рассказы моей бабули о Летоси. О Тане я пока не думал.

Я знал, конечно, о дочке, о Наташе, но искренне не знал о сыне, о Виталике. Наташеньку я даже видел несколько раз, встречая Таню – и вместе с Колей, и одну. Мы ни о чем таком не говорили – да и о чем тут скажешь?

– Можно подержать? – помнится, Колю спросил.

– Попробуй. Только как бы не заплакала, – он гордо вытащил дочку из коляски.

Девочка надулась, но плакать не стала: родители-то рядом. Непередаваемое ощущение было держать ее в руках. А Виталик… Я искренне забыл об этой своей ночи с Галей; забыл, как о ночи именно с ней – для меня это было лишь продолжением короткого мига обладания Танечкой. А так – Колина родня была от меня очень далека и географически, и социально: новости из этого круга не поступали совсем. Вспомнилось, как Галя, в соответствующий момент, хотела освободиться, говоря, что ей надо в ванную, что время неподходящее… но я удержал ее, я не мог себе позволить ее отпустить, и она, не слишком сильно сопротивляясь, смирилась.

На тоненькой ниточке болтается наша жизнь.

Кто и за какие несуществующие заслуги сделал мне такой щедрый подарок – двоих детей, – не потребовав ничего взамен и не связав абсолютно никакими обязательствами? Глупый, конечно, вопрос: ясно, что Господь – или судьба, если хотите, – это кто угодно, но только не расчетливый и педантичный бухгалтер, сверяющий меру содеянного тобой добра и зла по ведомостям и воздающий соответственно. А вот кто Он? Если какую профессию на Земле и напоминает Отец наш небесный, то это, я думаю, азартный крупье, главный интерес которого – раскрутить клиента сыграть по максимальной ставке и посмотреть, что будет. Наташин поступок, невиданное по дерзости нарушение сразу двух сакральных здесь традиций: об использовании невесты и об использовании Первой Красавицы – надо думать, наверху был замечен. Моя роль – второго плана, конечно, ведомый, – но ведь именно сюда падал максимальный риск (я как-то его тогда толком не осознал, правда), тоже заслуживала быть отмеченной – и со мной расплатились сразу, на месте. А с Наташей – и серьезнее – начинают расплачиваться сейчас. Впрочем, так ли? Такое ощущение, что мир давно уже под нее вертится: смело и без колебаний решает девушка, кому от кого рожать, и все прогибаются – и не сосчитать, скольких подруг уже пристроила, а сколько новых жизней вытолкнула в свет… Это тебе не замусоленные стодолларовые купюры, гораздо азартнее. Сейчас вот за тебя решит. Уже решила, ясно ведь все, чего темнить. Остается лишь себя убедить, что это не она за меня решила, а ты сам решил, а Наташа лишь, по настоящей дружбе, только помогает . Нетрудно. Не нужна здесь никакая точность самоотчета.

А Таня… Если признана она соучастницей, пусть пассивной, то достанется и ей серебряный динарий или по крайней мере медный грошик, а если числится она безвинной жертвой, то не получит Танечка ни-че-го.

Интересный это обряд – прощание с невестой: уникальный или нет? Надо бы поискать у этнографов, каковы тут сакральные смыслы да вытесняемые мотивы? С ходу ничего на ум не приходит. Бабуля же моя весь этот обычай трактовала во вполне материалистически-марксистском смысле:

– Вот если совсем замухрышка замуж выходит – еле пристроили за дурня какого-то, ей найти хоть одного женишка-то, на замену, надо. А кого найдешь? Кто согласится, что о такой мечтал-вожделел? Ну дак тогда даже платить приходилось. Всегда парень отыщется, который за деньги хоть козу невестой признает. Для блезиру пройдутся пару раз по деревне, вот тебе и женишок: назначай ему замену! Тоже, ясно дело, замухрышку какую.

А если, наоборот, красивую да богатую замуж берут, у которой женихов-воздыхателей прорва, тут торг шел сурьезный, прямо большой политик. Она этих воздыхателей вызывает, а за себя им вот как назначает: ежели богатому, то девку победнее, без приданого: вдруг в душу парню западет-то? Вот мир одну из немощных своих да и пристроил. А бедному да красивому, парню видному, что все девки сохнут, – этому богатую да неказистую: веселись, дивчина! И на твоей улице праздник! Ну, такие-то пары обычно слаживались: любовь любовью, а хозяйство хозяйством, на страстях да охах пахать не будешь.