Ilona Becksvart - Мраморное сердце

– Без смерти мы бы никогда не ценили красоту жизни, – начал философствовать Ланже, уже строя контакт глаз с Джулианом, который всё пытался узреть в них что-то нечеловеческое, слишком ужасное или наоборот, слишком возвышенное, но всё что он там видел, так это слегка затуманенные карие глаза уравновешенного человека. – Я одно время ошивался в наркопритонах, под видом благотворительности, где смог узреть все виды зависимости и отчаяния, когда человек доводил себя до крайнего состояния, когда даже смерть казалась не такой уродливой, как их жалкая жизнь.

– Я провожал в путь престарелых людей, был их сиделкой, держал их за руку при умирании, читал им, ухаживал, и взамен получал наблюдение за постепенным угасанием. Смерть мне открывала свои врата в замедленном режиме, но при этом она оставалась всё такой же уродливой и недосягаемой. В старости нет красоты, увядание противоречит понятию жизни, эта форма смерти такая же страшная, как и изувеченные тела, умерших насильственной смертью людей. Но в ней хотя бы присутствует какая-то яркость, некая искра последнего вдоха, отпечатавшаяся в их лицах или позах, напоминая, что только что я олицетворял красоту жизни и был близок к свету. Этого не увидишь в моргах, морг – как библиотека, полная горница сосудов знаний, которая вызывает хоть какие-нибудь эмоции, только если ты углубишься в их чтение. Так и трупы в моргах, они имеют значение, только если ты вспоминаешь их живыми.

– В психбольницах я получил незабвенный опыт наблюдать за тем, как внутренние демоны, внутренняя тьма человека вылезает наружу, искажая или освящая их красоту жизни, преображая всё вокруг до неузнаваемости. Душевно больные люди, я имею в виду на самом деле тяжелобольные, как зеркало всех наших страхов и неуверенностей, что мы держим внутри, потому мы так боимся за ними наблюдать, они слишком громко кричат нам о том, из чего мы состоим сами.

– Моя цель была познать и жизнь и смерть максимально глубоко, я не хочу концентрировать внимание на одной из сторон, я хочу показать гармонию этих двух полярностей, потому что только тогда можно полностью передать сущность любой личности, даже если ты её в своих работах и обезличиваешь. И главное тут преодолеть все страхи, всю неуверенность, предрассудки и брезгливость, иначе до тебя будут доходить лишь осколки глубины тайн человеческого мироздания и искусства умирать. Человек, который познал смерть во всей её красе (и я не имею в виду, что обязательно нужно пережить клиническую смерть, это скорее образное выражение), на пути к тому, чтобы познать и жизнь во всей её красе. Только такой человек живёт и умирает с полным эмоциональным фоном в гармоничных отношениях со всем миром. Ты мыслишь глубоко, но ты полон страхов, искусство не должно пугать, оно должно заставлять нас задуматься о наших страхах, чтобы помочь их преодолеть, ведь интерпретирование основы своих страхов, и есть путь к очищению.

Джулиан был поражён, насколько Жан прямо угадывал его поток мыслей, он ведь задумывался о тех же самых темах, только с одним лишь различием, что он не хотел познавать глубину смерти, так как она противоречит понятию жизни, на которой он и концентрировался. Но был резон в его словах, и умение уловить гармонию между жизнью и смертью, а также способность понять глубину каждой красоты и был для его экзальтированного состояния духа чем-то вроде смысла жизни. Полноценной жизни, где всё понятно и разложено по полочкам (в чём его архитектурный мозг крайне нуждался), где нет места неуверенности или страхам, где всё кажется объяснимым и уместным, некое состояние спокойного счастья. Но всё равно слова Жана не могли до конца ему объяснить причину его первобытных страхов лет пять назад. Возможно, из-за того, что он был сломан и разбит и суицидальные мысли крутились возле него, вот его и напугало то, что он увидел в тех скульптурах своё отражение. Но должно быть ещё какое-то объяснение, он же был таким рациональным!

– То есть ты хочешь сказать, что твои работы как исцеление страхов, если ты проник в душу этих скульптур, то получаешь некое очищение от всех тревог и суеты? Ты считаешь, что твои работы способны вызвать у человека настоящий катарсис?

Несмотря на скептический тон Джулиана, Жана, кажется, это совершенно не задело:

– Именно. Не стоит концентрироваться лишь на одной части, смотри на объект с обеих сторон, тогда тебя и должно торкнуть то, что я только что тебе объяснял. У нас большие предрассудки видеть сразу и жизнь и смерть, когда мы радуемся жизни, мы не думаем о смерти, но она есть, она везде, и она, в том числе и в нас. И когда ты принимаешь эту истину, ты и становишься полноценным, обретаешь гармонию и начинаешь понимать мир во всех его проявлениях, во всех его глубинах. То есть ты заранее уже настроен увидеть что-то деструктивное, и на тебя это ниспадает, раскрывая твои внутренние страхи. Либо же, как в случае с Райаном, – он повернулся при этих словах в сторону наблюдающего с интересом Райана, – он зациклился на чистоте красоты жизни и не видел, что гармонию в них создаёт не это стремление к свету, а то, что они познали и жизнь и смерть и не видят между ними разницы. В этом суть моего творчества и послание к людям.

На этом их философские тары-бары закончились, и они вновь более углублённо обсуждали технические стороны творчества, вспоминали яркие имена, искали общий круг знакомых, а потом и вовсе перешли на темы погоды, французской революции, американской кухни и пользу или вред домашних животных. И это расслабило всех, особенно Джулиана, который надеялся, что тема позирования сегодня не всплывёт, даже узнав лучше этого странного художника, желание стать частью его проектов не появилось. Хотелось избегать всего, что касалось его скульптур, так что он надеялся, что после выпитого вина и расслабленной беседы никому уже не захочется думать о творчестве. Но Джулиан ведь знал художников, их ритм жизни и приоритеты отличались от простых смертных.

В мастерской было практически пусто, и хотя тут было полно мешков и глыб с материалом, в основном с белым мрамором, они не занимали и десяти процентов от пространства. Кладбищенская тишина и давящая пустота с одной стороны вызывали у Джулиана дискомфорт, но с другой стороны он успокоился, здесь не было ни одной готовой скульптуры. На столах там и сям можно было обнаружить полусырые заготовки и части тел, и даже один почти законченный бюст, но всё это было просто заготовками творчества скульптора, не было в них ни капли жути. Ему было интересно понаблюдать за этим странным скульптором в процессе работы, как именно ему удаётся воплотить это состояние идеализма/деструктивизма в одинаковых пропорциях, как именно это происходит. По идее у него была возможность наблюдать за его работой, и любопытство даже шептало ему, что это не такая уж и плохая идея. Но первобытные страхи снова и снова сковывали его, напоминая о внутреннем мире скульптур с выставки, который превращался в полное ничто, исчезал в чёрной дыре добровольного принятия смерти всего.