Евгений Кузнецов - Быт Бога

Вот формула присутствия в людском мире.

Я, прислушиваясь к себе, посмотрел на телефон, на двери, на Маню, на Веретенникова – вокруг одни подслушивания всяческие.

С мига того качающегося, плывущего не раз со страхом собирался сказать себе, мне:

–– Выключи звук, выключи звук!

А это как-то певица пела из телевизора, а я и убрал случайно звук совсем – и тут будто только и включил телевизор, тут только будто и увидел её, брызги слюны из её пасти, язык огромный, зубы анатомические и, главное-страшное, только тут услышал её наглый бесстыжий вопль ко мне:

–– Славы! Славы! Мне! Мне! Славы! Гад! Ненавижу!.. Славы!

Сижу, сижу…

Вчера-то в троллейбусе!..

В ухо мне сзади кто-то задышал громко:

–– Ждите! Ждите!

Словно вот-вот что-то такое случится, что грозит мне или всем.

Я вздрогнул – но троллейбус ехал да ехал…

Слова же и боль в плече всё звучали – но я уже сомневался: мужской ли то был голос, или женский, только что или… давно…

И вся жизнь – голос этот: в ухо – мне, и – сзади, и – незнакомый. И вся жизнь – напряжение от вот-вот грядущего…

Я, наконец, смело посмотрел на Маню и увидел, что он думает обо мне, вернее – думает ошибочно. Щекой узнал, что и "человек" Веретенников, думая обо мне, думает ошибочно.

Ошибочное мнение и называется мнением одного о другом, одного о другом.

Неинтересно тут, в Городе, общаться: если спрашивают – лишь бы тебя затруднить, и не знаешь лишь, как поглупее ответить.

Люди, они – скучные люди: что ни скажи – никто никогда не воскликнет прежде всего:

–– Верно! Неверно!

Всякий прежде, прежде всего-то, клюнет в плечо соседа в полголоса:

–– Это – кто?..

Касания, просто касания…

По мне же, другой всякий, всякий другой – лес густой, непроглядный… и вдруг меж стволов – просвет на один миг!..

А бывает ли тебе с самим-то собой спокойно?..

Не делаю против воли другого.

Не спасибо ли за это ждёшь?..

Безошибочно я печатал – и ощущал, как худеют мои щёки, как выжимает меня тот Крен… И обо всех в Кабинете, обо всех даже на свете находил сейчас в себе самую настоящую свежую отроческую боль.

Глаза, глаза, глаза…

Видел женщину, что допрашивал Маня, а слышал:

–– Я женщина, ты мужчина, а вот ты меня и не достанешь!

Милиционера увидел в окно во дворе, но услышал:

–– Я маленький, я тупой, но вот ты меня и не достанешь!

Начальник, Начальник который, он тут, в Здании, в его большом кабинете:

–– И я, и ты в органах – а вот ты меня и не достанешь!

Из радио:

–– Я глупа, я так а , но вот я веду передачу, голос мой ты можешь уменьшить или заткнуть совсем – но вот ты меня и не достанешь!..

И как бы – о-о! – мне сейчас прогнать, не допрашивать этого моего "человека"!..

Клава, Клава пришла!

Я смотрел – я видел: Клава пришла. – Как я, оказывается, ждал её, Клаву!

Бойкая, всегда и всюду с губами растянутыми: словно знающая о моём вчерашнем с кем-то поцелуе.

Смело, почти не позорно, велел я Веретенникову прийти завтра, – правда, спеша, не сказал ему время.

Уж она-то, Клава, – там, где она, – по-всегдашнему с делом у груди, везде наверняка и сегодня поспела!..

Но Клава хоть как раз и на меня глянула, да только от самых дверей… И, растягивая губы и больше на меня не глядя, значительно равнодушно вышла…

Мечты, мечты!..

Поздоровалась ли она? – Нет… Тяжело мне стало попадать пальцами в нужные клавиши от оставленного тут, в Кабинете, Клавой намека:

–– Всё я знаю!.. Не вздумайте же подумать, что не знаю!.. Пораньше и получше других знаю всё.

Как я раньше красиво думал: люди вместе не тогда, когда они рядом и тесно, а тогда, когда они, хоть и врозь, смотрят в одну сторону!.. Или: одиночество моё – нормальное состояние; оно лишь для того, чтобы учиться выразительно сказать об этом.

Я живу в мире, в котором живу я. Не в котором я – живу. А именно – в котором живу я!..

Пошли на обед – быстры или долги были эти полдня? – Маня Кабинет стал запирать сам: всегда-то я запирал… А я, чуть шагнув, в коридоре ощутил волнение идущего по одной доске – волнение от скрытого волнения: ведь буду сейчас, в столовой, у всех на глазах!..

Там, и верно, ощутил: на каждое моё телодвижение – по целому кодексу.

Сели с Маней, само собой, за один столик – но он, перед тем как поднос свой поставить, покосился-таки на столик соседний…

Маня в начале, было, стал меня дисциплинировать: хоть и не пьёт и не видно, что выпивает, но намекал на "бутылку" и на мои вопросы по работе отвечал, для значения, паузой. Я же начал демонстративно спрашивать у всех входящих, и он стал победно отвечать первым, чуть не раньше моего вопроса.

В столовой были бряк и стук, бряк и звон… В тарелке моей было всего лишка…

Всё казалось, что всем слышно, что я думаю.

Я бы тоже болтал:

–– Теперь такое расхлябанное время, умудряющее…

Не бывает никакого "такого времени"!.. Есть всегда одно время, одно – в котором живу я, в котором живу я!

Маня раньше ложку салфеткой протирал и всё про гарнир – сегодня же молчал, а протирая, покраснел… И ел как-то умело.

И будто на всю столовую говорилось сейчас: ведь я – пусть и сам лишь для себя – Маню зову Маней: его, Статова Михаила Михайловича, старшего лейтенанта, зову Маней! Так – по мне – вернее, правдивее. А Березину зову Томная. В себе-то. Свищёва, правда, Свищёвым… Но уж вон того тактичного Милонова – В ы холенком… А у кого-то, вон у того, даже и фамилии не знаю: для меня он то Ляпин, то Авосюшкин… Имена и названия новые почти всему и всем тут подобрал. И не только тут…

Маня – там, где он ел, – убежал, не доев… Все – там, где были все вокруг, – силились на меня не смотреть…

Поодин о читься чтобы, я надумал повестку, что ли, на завтра одному "человеку" домой отнести.

И, одевшись, не на мартовский снег и ветер вышел, а именно – после начала Крена вышел…

По твёрдой Планете пошёл ощутимо.

И то, что сейчас случится, интересно уж мне теперь было до волнения…

Прохожий так называемый – он там, где он по своем у , по его делу, как он думает себе, идёт… Во-он! Далеко он ещё… "Прохожий"! Слово-то какое… И вот, шагов за пятьдесят, уж, вижу, чуть глянул он вперед, будто бы просто так, сам того даже не заметив, а всё-таки – на меня, на меня… Мол, кто там, впереди-то, кто?.. И идёт себе опять и идёт, словно и не глядел только что и словно не предстоит сейчас ему сблизиться со мною… Но шага за три до меня – подымет глаза! Подымет, небось… Подымет сейчас…

Какое всё ж таки строгое приказание – сегодня впервые ощутил – слышат и мои верхние веки!..

Вот он и поднял.

А как же иначе!.. Он ведь всего-навсего считает, что вышел по какому-то там делу. А оказывается, он – как и все – для того лишь и выходят на улицу, для того лишь и ходят по Городу, чтобы – посмотреть, посмотреть на меня, на мои глаза!..