Геннадий Деринг - Мистер Блох, или Благое безумие

Просим принять меры прокурорского реагирования».

Бельский понимал, что повод для этой галиматьи был, город гудел от слухов об НЛО и о каком-то якобы мистере Блохе. Но можно ли было всерьёз лицу, занимающему крупный государственный пост, поддаваться бессмысленной кроличьей панике? На этот счёт вчера президент высказался однозначно. Как? А никак. Что отвечать Думе? Как реагировать на эту заведомую мутотень?

Чтобы соответствовать уровню депутатских запросов, Генпрокурор всегда разогревал себя «Гипер-тоником». Что он был вынужден предпринять и сегодня.

…Рюмки с «Гипер-тоником», которые и сами были не рады происшествию, напрасно пытались залить благородное прокурорское негодование… Григорий Лукьянович был неумолим и требовал для опустошённого им фужера примерного наказания (лишение свободы на срок до двух лет или исправительные работы в Бухенвальде на тот же срок).

В этот напряжённый правоприменительный момент дверь в кабинет отлетела в сторону, треснув ручкой о стену. (Стены прокурорского гнезда были отделаны фирмой «Домостил», $100 за квадратный метр.) На пороге явился следователь по особо важным делам Цапаев – всклокоченный, в мыле, с пеной у рта, с дикими, жёлтыми, как у камышового кота, глазами. При этом Цапаев что-то нечленораздельно мямлил, явно находясь в трансе. Григорий Лукьянович решил, что следователь-важняк не спал ночь, проведя её в служебном кабинете, составляя по заданию генпрокурора справку о преступных действиях младореформаторов Хрюши, Ржавого и Хока, стараниями которых за последние семь лет население Рутинии сократилось на 30 процентов. Определяя реформаторам наказание, Цапаев, вероятно, сломал собственную голову, что нередко случалось с сотрудниками прокуратуры, на каковые случаи была даже заведена штатная должность прокурор-психиатра. Генпрокурор, через важняка Цапаева держал процесс убыли населения под личным контролем. На всякий случай. Однако Цапаев был взволнован чем-то другим. Он протягивал генпрокурору нечто на трясущейся ладони.

Бельский объявил перерыв в процессе, отставив в сторону свидетельницу – серебряную ложку для размешивания коктейлей – и сурово обратился к Цапаеву:

– Почему не по форме?

– Сам явился! Совесть заела! – не слыша вопроса, трудно выдохнул следваж.

Бельский направил сверлящий взгляд на ладонь Цапаева. На ладони стояла кукла. Но кукла живая, так как она непринужденно кланялась, улыбалась и приподнимала приветственным жестом двумя крошечными пальчиками шёлковый блестящий цилиндр. «Эмбрион!» – сверкнуло в мозгу генпрокурора.

Но поразило даже не это. Обычно взгляд генпрокурора проходил сквозь любую преграду, как гвоздь сквозь трухлявую доску. На этот раз взор Григория Лукьяновича отразился от крошечной фигурки на ладони Цапаева, от цилиндра, как луч солнца отражается от зеркала, и, отразившись, обратным ходом был отброшен в сторону самого генпрокурора. Бельского ослепило и прохватил озноб. Он метнул непонимающий взор на Цапаева, решив, что что-то произошло с его собственным рентгеном. Но нет! Его рентген действовал. Напряжение генпрокурорского взгляда было столь сильно, что раздался треск электрического разряда, запахло горелым, а на мундире Цапаева закурилось круглое чёрное пятно.

К Цапаеву вернулся дар речи:

– С повинной притопал, гад! И сразу ко мне…

Существо, в свою очередь, лирическим баритоном, на мотив куплетов из оперетты «Люксембург», подтвердило:

Цапаев бил себя ладонью по лацкану мундира государственного советника 3-го класса. Частица генпрокурорского испепеляющего взгляда испортила его новый мундир.

Объявив рюмкам и позванивавшему от страха фужеру, что слушание дела откладывается, генпрокурор, взял со стола лупу, подаренную ему в детстве райкомом партии за разоблачение чиновной преступницы (с этой лупой Бельский никогда не расставался) и рассмотрел странного заявителя, усиливая линзой свой знаменитый взгляд.

– Как насчет повышения в должности? – спросил хват Цапаев.

– Пошел к черту! Не мешай работать…

– Предаюсь в руки Закона! Предаюсь в ваши руки, дорогой Григорий Лукьянович.

Pereat mundus et fiat justicia! Пусть погибнет мир, но да свершится правосудие! – слышал из приёмной следваж Цапаев, приоткрыв на полволоса дверь в кабинет генпрокурора и подставив к косяку спецстакан для подслушивания. Вслед за этими словами, произнесенными как бы с трибуны, Цапаев уловил некий звук, похожий на сдавленное хихиканье, и напряг до предела правое рабочее ухо.

По обожжённому «Петрами Первыми» столу, где обычно заседала коллегия и нервные прокуроры гасили бычки обо что попало, между поленницами папок с громкими делами, по которым можно было изучать новейшую историю Рутинии, по этому полю битвы с преступностью расхаживала заводная кукла в цилиндре и вела несусветные речи, заодно копаясь в папках уголовных дел, пересчитывая пачки изъятой валюты и двигая с места на место мраморную пепельницу.

Генпрокурор Бельский поначалу решил, что неожиданный заявитель сознаётся в краже спичечной головки, возможно – пуговицы от нижнего белья, или, в крайнем случае, в пролёте на майском жуке без билета. Тем не менее, верный своим принципам, Григорий Лукьянович выполнил все положенные в данном случае требования протокола явки с повинной и задал первые вопросы согласно статьи 142:

– Откуда взялся… такой? Регистрация, виза!

– Блох, Христиан Октавианович, – охотно сообщила кукла. – А взялся и зарегистрирован я, друг вы наш Григорий Лукьянович… Откуда взялся, там и зарегистрирован. Предаю себя в руки…

– А я не беру! – возразил генпрокурор. Лицо Бельского, его бульдожий выпуклый лоб, его мерзлые губы ничего не выражали. И только ледяная усмешка на миг потеплела.

– Это что у нас такое пожелтело-порыжело? – перебирал Блох на столе тома документов. —Ага, это вот что у нас!..

Блох перекинул тросточку из правой руки в левую, а правой выхватил из стопы документов – дело о хищении полумиллиона долларов из предвыборного фонда Дубовика. Злоумышленники, нагрузив коробку из-под ксероксной бумаги валютой, волокли короб среди бела дня к выходу из выборного штаба. Дело было замытарено, поскольку лиходеями оказались сами труженики штаба, а за ними в скромном отдалении маячили ближайшие из окружения к Дубовику прыткие молодые люди – так называемые младореформаторы – Хрюша, Ржавый и Хок. Бельский, общаясь с ними, пронизав молодчиков своим взглядом, сразу определил, что они далеко пойдут и со временем непременно присядут. Поймали друзей, вернее, их клерков, охранявшие Дубовика честные служаки старого поколения, генералы внутренней службы Корж и Барсук, которые полагали, что раз им доверена охрана Тела первого лица Рутинии, то и все куши, особенно наличными, направляемые региональным выборным штабам для всенародного избрания Тела, должны проходить через их, Коржа и Барсука, сравнительно честные руки. Поэтому они тщательно следили за шушерой, шнырявшей в поисках поживы в коридорах главного предвыборного штаба и в нужный момент накрыли молодчиков. Но Корж и Барсук действовали самочинно, на свой салтык. И – жестоко сплошали. Дубовик занял позицию молодых да ранних, в то время как Корж и Барсук были кадрами вчерашнего дня. В последние годы империи тот и другой имели личный опыт общения с УБХСС и КРУ по разным мелким делишкам, что поселило в них недопустимую робость и уважение к УК. В новой Рутинии они через силу тянулись к кускам наличных крупнее миллиона: у них отсутствовала необходимая государственная смелость. Дубовику надоело бодрить старичков. Разобравшись в случившемся, он сбросил с лопаты Коржа и Барсука, а заодно и генпрокурора – предшественника Бельского, который поспешил возбудиться вместо того, чтобы скромно спустить дело на тормозах.