Роберт Блох - Мистер Стейнвей

Впервые увидев Лео, я решила, что вижу мертвеца.

Волосы его были чернее черного, кожа — белее белого; ни у кого не видела я таких тонких и бледных рук. Скрещенные, они лежали на вздымающейся груди. Было в облике Лео что-то отталкивающее: тощий, безмолвный, и на лице — тень небытия. Словно посмертная маска, снятая с некоторым опозданием — когда последние черты живой личности бесследно истаяли. Я вгляделась в это лицо, содрогнулась и отвела взгляд.

А потом Лео открыл глаза, и я влюбилась в него без памяти.

Он сел, спустив ноги с чудовищных размеров дивана, улыбнулся мне и затем поднялся. По крайней мере, я полагаю, что проделал он именно это. Ибо увидела я тогда лишь глубину его темно-карих глаз и исходящее из них горячее неизбывное желание — желание, которое находило утоление где-то в глубине моего сердца.

Понимаю, какое у вас создается впечатление. Но я не школьница, дневника не веду, и прошло уже много лет с тех пор, как я теряла голову от безумной страсти. С некоторого времени я абсолютно уверена в своем душевном здоровье.

Но он открыл глаза, и я полюбила его с первого взгляда.

Затем Гарри меня представил.

— Дороти Эндикотт. На прошлой неделе она слышала в Детройте вашу игру и теперь мечтает с вами познакомиться. Дороти, это Лео Уинстон.

Лео слегка поклонился с высоты своего роста — точнее, склонил голову, не сводя с меня глаз. Не помню, что именно он сказал. «Очаровательно», «очень приятно» или «весьма рад познакомиться» — не важно. Он смотрел на меня.

Я повела себя глупо донельзя. Покраснела. Хихикнула. Ляпнула какую-то чушь насчет того, как восхитило меня его исполнение, затем повторила то же самое еще и еще раз.

Но одно я делала правильно. Смотрела на него и ответ. А Гарри объяснял, что мы случайно задержались допоздна и вовсе не собирались его беспокоить, просто дверь была открыта, и потому мы позволили себе войти. Кроме того, он хотел бы напомнить Лео об инструменте для завтрашнего концерта и о том, что продажа билетов, судя по последнему полуденному отчету, идет недурно. Ну а теперь ему пора бежать и позаботиться о хвалебных отзывах в завтрашних газетах, так что…

— Но вам-то некуда торопиться, верно, мисс Эндикотт?

Верно, согласилась я, совсем некуда. И вот Гарри удалился, словно добрый самаритянин, а я осталась побеседовать с Лео Уинстоном.

Не помню, о чем мы говорили. Это только в книгах люди могут воспроизвести продолжительную беседу verbatim. [1] Verbatim (лат.) — дословно, слово в слово. (Да и была ли эта долгая беседа verbatim? Ведь только в книгах люди старательно соблюдают правила грамматики.)

И всё же я узнала, что раньше его звали, Лео Вайнштейн… что ему тридцать один год… не женат, любит сиамских кошечек… как-то сломал ногу, катаясь на лыжах в Саранаке… любит также коктейль «Манхэттен» из сухого вермута.

И буквально через секунду после того, как я рассказала ему всё о себе (то есть ничего не добавила к тому, что он прочел в моих глазах), он спросил, не желаю ли я познакомиться с мистером Стейнвеем.

Разумеется, сказала я, да, желаю, и мы прошли через раздвижные двери в другую комнату. Там и восседал мистер Стейнвей, весь черный, идеально отполированный и дружелюбно ухмыляющийся во все свои восемьдесят восемь зубов.

— Может, хотите послушать, как мистер Стейнвей сыграет что-нибудь для вас? — спросил Лео.

Я кивнула, ощущая тепло, далеко превосходящее воздействие двух «манхэттенов», принятых для храбрости, — тепло, вызванное его словами. Такого я не испытывала лет с тринадцати — с тех пор, как Билл Прентис, в которого я была влюблена, предложил мне посмотреть, как он прыгнет солдатиком с трамплина.

Тогда Лео сел на скамеечку и погладил мистера Стейнвея по ноге — совсем как я иногда поглаживаю Энгкор, мою сиамскую кошечку. И они мне играли. Сыграли «Аппассионату», berceuse [2] Berceuse (фр.) — колыбельная. из «Жар-птицы», что-то очень странное из Прокофьева и несколько вещиц Сирила Скотта [3] «Аппассионата» — соната для фортепьяно (1804) Людвига ван Бетховена (1770–1827); «Жар-птица» — балет (1910) Игоря Стравинского (1882–1971); Сирил Скотт (1879–1960) — английский композитор, пианист и писатель, известен главным образом фортепьянными пьесами и романсами, в которых сказалось влияние импрессионизма. Думаю, Лео хотелось показать свою разносторонность, но, возможно, идея принадлежала мистеру Стейнвею. Так или иначе, мне всё понравилось, и я это особо подчеркнула.

— Рад, что вы высоко оценили мистера Стейнвея, — сказал Лео. — Вам следует знать, что он весьма чувствителен, как и все в моей семье. Он со мной уже давно — почти одиннадцать лет. Когда я дебютировал в Карнеги-холле, мать сделала мне приятный сюрприз.

Лео встал. Он был совсем близко, так как перед berceuse я села на скамеечку рядом с ним, и теперь мне не составляло труда увидеть его глаза, когда черная верхняя губа закрыла зубы мистера Стейнвея.

— Отдохни немного, перед тем как тебя заберут, — сказал ему Лео.

— В чем дело? — спросила я. — Разве мистер Стейнвей болен?

— О нет, отнюдь, по-моему, он в прекрасной форме и звучит с воодушевлением. — Лео усмехнулся (как я могла принять его за мертвеца при таком накале жизненной энергии?) и повернулся ко мне лицом. — Вечером он едет в концертный зал, завтра нам с ним предстоит играть. Кстати, чуть не забыл… Мы будете там?

«Глупый мальчик», вот и всё, что я могла бы на это ответить, но удержалась. Хотя рядом с Лео сдерживать себя было нелегко. Особенно когда он вот так смотрел на меня. Глаза его излучали то же странное желание, а длинные изящные пальцы ласкали черную панель, как недавно ласкали клавиши и как могли бы легонько ласкать…

Надеюсь, я достаточно ясно выразилась?

Разумеется, следующим вечером я полностью раскрылась. После концерта мы вышли вчетвером Гарри с женой, Лео и я. А потом остались только мы с Лео — в его квартире, в полумраке свечей, в большой комнате, которая казалась голой и пустой без мистера Стейнвея, не сидящего на корточках на своем месте. Мы смотрели на звезды над Центральным Парком, затем смотрели на собственные отражения в зрачках друг друга, а что мы при этом говорили и делали — обсуждению не подлежит.

На следующий день, просмотрев рецензии, мы отправились в Парк на прогулку. Лео надо было ждать, пока мистера Стейнвея перевезут назад в квартиру, а в Парке было, как всегда, чудесно. Как, наверное, было для миллионов людей, которые хранят в своей памяти те мгновения, когда они майским днем гуляли в Центральном Парке и чувствовали, что он целиком принадлежит им — со всеми его деревьями, солнечным светом, отдаленным смехом, возникающим и пропадающим так же неуловимо, как ускоряется биение сердца в момент экстаза. Но…