Александр Зыков - Масло на потолке

Мы вытирали пыль где только можно и нельзя. Каждая пылинка, соринка, микроскопическая былинка убиралась нами с центрального прохода. Уборка длилась, без преувеличения, целый день. Вечером же мне пришлось чистить один напольный унитаз. Чистить песком! Был какой-то специальный гель и ёршики, но одного старослужащего осенила гениальная мысль: «Пусть как наши ребята песком трут!». Откуда-то притащили песок в непонятном глиняном горшке, и я довольно долгое время занимался тем, что какой-то тряпкой брал песок и тёр им эмалированный металл. В этом занятии было мало приятного. Тем более периодически в туалет заходили «деды» и контролировали процесс.

Процедурный кабинет несколько раз в день мыли санинструкторы, каждый раз наполняя процедурную специфичным ароматом (в ведро с водой они добавляли хлорную таблетку). Я слышал, как однажды кто-то из старослужащих дал одному из фельдшеров совет: «Больно смотреть как ты один убираешься – бери помощников!» (на тот момент санинструктор был лишь один – азиат с интеллигентной речью и манерами).

В один из дней нас отправили в старую санчасть. Мы должны были перенести разные приборы, свёртки, коробки и прочее материальное имущество из старого здания в новое. В принципе, мне понравилось эта деятельность (мы сделали несколько ходок). Нас никто особо не контролировал и не нагружал сверх меры, и мы смогли поговорить среди стен, у которых нет ушей. Один военнослужащий моего призыва рассказал о своих планах. Он намеревался убить одного из сержантов. Рассказчик был со смуглой кожей и немного специфичной внешностью, говорящей о его восточных корнях (или кровях – похожие слова и похожий смысл): «Великан просто ещё не знает, что такое стоять на краю обрыва с приставленным к затылку пистолетом. Не знает, что такое молить о пощаде…». Про Великана я напишу чуть позже. Лично я не считал его худшим из всех сержантов, но, в общем и целом, мне было приятно узнать, что не я один думаю о мести, ни у меня одного ущемлено чувство собственного достоинства и гордость.

Приближался день принятия присяги, а я всё ещё находился на лечении в санчасти. Капитан (тот самый главврач медпункта) распорядился, чтобы старослужащие натренировали нас. Нам выдали деревянные автоматы, и мы маршировали с ними в тапочках по белым напольным плиткам стационара. Также мы учили наизусть текст присяги.

«Я, (фамилия, имя, отчество), торжественно присягаю на верность своему Отечеству – Российской Федерации.

Клянусь свято соблюдать Конституцию Российской Федерации, строго выполнять требования воинских уставов,

приказы командиров и начальников. Клянусь достойно исполнять воинский долг, мужественно защищать свободу,

независимость и конституционный строй России, народ и Отечество.»

И вот настал «праздничный» день. За мной пришёл ротный санинструктор и увёл в нашу казарму. Из неё мы (восьмая учебная рота) сразу направились на плац и там промаршировали несколько кругов (в тот день я увидел всех офицеров своей роты). У меня почти сразу начало темнеть в глазах, лоб горел, а лицо было покрыто капельками пота (стояла неимоверная жара). Мне было очень плохо – я еле держался на ногах.

На плацу была построена вся часть, а по его периметру стояли какие-то люди. Наверное, приехавшие родственники военнослужащих. Думаю, там могли быть и мэр Пустово, священники и другие публичные личности (я ничего не знал об этом мероприятии кроме выученного наизусть текста присяги). Мы по очереди выходили из строя, держа при этом автомат в руках, и направлялись к парте, поставленной прямо на плацу (на парте лежал текст присяги, вложенный в красивую красную обложку). Я вслух прочёл клятву и наклонился к списку, в котором следовало поставить свою подпись. Но в списках меня не оказалось (скорее всего, по причине моего нахождения в санчасти)! Командир моего взвода, который стоял рядом, прошептал: «Потом разберёмся, а пока просто распишись в воздухе» (на самом деле никто потом не разобрался – присяга мною так и не была принесена). Я сделал вид, что расписался, крикнул: «Служу Российской Федерации!», – и встал в строй. Затем мы опять несколько кругов били своими ступнями несчастный, ни в чём неповинный асфальт.

Обед был праздничным с половиной яблока, конфетой и вафлей. Может быть, там было и не яблоко вовсе, а половина апельсина. Может четвертина или даже целый апельсин. Может вместо вафли было печенье или пряники (я себя чувствовал очень плохо, голова почти не соображала, и моим единственным желанием было попасть обратно в санчасть). На самом деле фруктов и сладкого мне очень не хватало! Думаю, это связано в первую очередь с постоянным стрессом.

После обеда военнослужащих, к которым приехали родственники, отпустили в увольнения. Вообще, в нашей части служили уроженцы Алтайского и Красноярского края, Кемеровской, Иркутской, Новосибирской, Омской, Томской областей, республики Мордовия, Татарстан и Башкортостан. Основная масса призывников была среднего роста и астенического телосложения, так популярного в призывном возрасте, каких-то громил, амбалов, чудо-спортсменов и гигантов-переростков среди нас не наблюдалось. Точнее было в каком-то из подразделений одно аномальное зубастое чудище (слава Богу, я не был с ним знаком). В противоположность нам были наши старослужащие: бобры и особенно сержанты из учебных рот. Откуда таких брали я не могу даже представить: высоченные, огроменные, взрослые. Многие имели вид тридцати – сорокалетних бугаев. Вероятно, их набирали с категорией годности А, а нас же «полудохлых» загребли, очевидно, с Б-3 и Б-4. Наши «деды» были из Алтайского, Приморского, Хабаровского, Забайкальского края и Амурской области.

После обеда меня вернули обратно в санчасть, где я пробыл ещё несколько дней. Там времени даром я не терял и списался со своим одногруппником. Его мама состояла в одной из организаций, защищающих и помогающих солдатам-срочникам. Об этом Андрей сообщил мне перед самым моим уходом в ряды вооруженных сил и оставил свой адрес: «Запиши, вдруг пригодится». Однако, адрес не пригодился – мы пользовались обычными телефонными сообщениями или же электронной почтой, а может и тем и тем. Я описал ситуацию в части и спросил, что мне следует предпринять. Андрей ответил, что я должен собрать факты: фамилии, звания, должности, даты. Затем он встретился с моими родителями (сам я ничего им не сообщал – у меня с родителями, к сожалению, крайне недоверительные отношения), и они вместе составили обращение в военную прокуратуру Нижегородского гарнизона.

Вся моя переписка с Андреем велась, разумеется, тайно (все полученные сообщения я удалял сразу после прочтения, а отправленные – сразу после передачи), в туалетах, под одеялом ночью и в столовой – у того самого служебного входа, где я в составе наряда по санчасти получал провизию.