Александр Зыков - Масло на потолке

Так вот, сержантский состав восьмой роты включал в себя: невысокого злого Чёрного (он был командиром моего отделения), худого татуированного Буратино (мой ЗКВ), флегматичного Обывателя, Прыщавого каланчу (всё его лицо было в прыщах – не было ни одного чистого участка кожи) и Беззубого (он со своим звериным оскалом выглядел как сорокалетний уголовник). Были старослужащие и ещё, но я их или не помню, или просто не имел с ними дела.

Первым делом нас (вновь прибывших) построили и началось… Во время переклички на «я» следовал ответ «головка от хуя», «так точно» – «сосать сочно» и тому подобные приговорки. Сержанты чувствовали в себе какое-то мнимое превосходство, которое выражалось у них в ощущении абсолютной безнаказанности, безмерной наглости, хамстве и в невообразимом невежестве. Каждому из нас ударили кулаком по голове (в кокарду на кепке) или в солнечное сплетение, по почкам, шее или куда-нибудь ещё (некоторых били табуреткой).

Непосредственно перед ударом следовала команда «Смирно», по которой необходимо принять строевую стойку. Это означает, что стоять нужно прямо, без напряжения, ноги вместе, колени выпрямлены, грудь приподнята, тело немного подано вперёд, живот подобран, плечи развернуты, руки прижаты вдоль туловища, голова держится высоко и прямо, смотреть нужно строго перед собой. В общем, максимально беззащитная поза, не позволяющая уклониться от удара.

Также многим, а может и мне (я точно не помню), пришлось вести следующий тупой диалог, очевидно, из какого-то фильма:

– Как твоё имя, сынок? – спрашивал сержант.

– Джон Рэмбо, сэр! – отвечал солдат.

– Зачем ты здесь?

– Чтобы убивать, сэр!

Если я и говорил эти тупости, то с максимальным «невыражением». Я знал, что отомщу этим типам тем или иным способом, но позже, когда пойму куда я попал, и что вообще происходит. Процесс нашего «знакомства» сопровождался моральными унижениями, животным хохотом и глумлением. Думаю, все из нас были в шоке, но обсудить происходящее не было никакой возможности. Нас тут же отправили стричься, бриться, делать «кантики» (выбривать волосы на шее, чтобы придать линии роста волос вид прямой) и подшиваться (причём, на все эти процедуры выделялись минимальные временные ресурсы).

Стрижка осуществлялась в бытовой комнате (весь её пол был устлан волосами). Стригли мы друг друга машинкой сами. Кстати, стриглись все и «волосатые», и уже подстриженные (к примеру, моей «несколькодневной» давности стрижки налысо не хватило, чтобы соответствовать «уставу»). После обрития я побежал в комнату для умывания, так как перхоть была просто ужасной!

Вообще, стригли мы (и нас) зачастую грубо и неаккуратно, срезая родинки и оставляя клочки волос. Дело в спешке (нам дали пять минут на подстрижку всех), в неопытности «парикмахеров» и в неисправном состоянии машинок (их было две или, вообще, одна).

Во время осмотра внешнего вида сержанты смеялись над нами. Одного солдата даже вывели и задали вопрос строю: «Кто его стриг?» (этот бедолага был весь в кровоподтеках и антеннах невыбритых волос на голове). В нём я с изумлением узнал своего «клиента» и, сделав шаг из строя, получил свою порцию шуток и насмешек (правда, были они на удивление беззлобными).

Вообще, все в этой казарме стояли в очередях. Очередь на стрижку, очередь в туалете, в бытовке (комната бытового обслуживания с утюгами и гладильными досками), в месте для чистки обуви и очередь к каждой из доступных электророзеток. Всего розеток было штук восемь, но свободных от подключенных к ним машинок, утюгов и тому подобных устройств две или три (напомню, солдат в роте девяносто, не считая недосержантов).

Все передвижения по расположению осуществлялись либо бегом, либо быстрым шагом. Сержанты не стесняясь пинали каждого проходящего мимо, били руками или просто прикрикивали матом. Я был поражен покорности солдат своего призыва – никто не отвечал на удары, оскорбления, угрозы. Все молчали и терпели, опустив глаза.

Так как этаж делили две роты, то одновременно в одном помещении находилось двести человек! Наша команда была самой последней или одной из последних, так как весенний призыв, начинаясь 1 апреля (День дурака, кстати), заканчивается 15 июля (а календарь показывал 9 или 10 июля). Наша же служба началась 6 июля в тот момент, как мы сели в ночь с пятого на шестое число в поезд до Новосибирска. Судя по всему, нами закрыли бреши в ротах (всего в части было девять учебных рот), доведя личный состав в каждой до положенных ста человек.

Я стал свидетелем, как Беззубый прикопался к новобранцу с восточной внешностью. Сержант более чем резонно утверждал, что русским солдатам приходится несладко, когда в ротах есть кавказцы, поэтому «великий уравнитель» собирался «отделать» салагу по полной. Однако, более чем резонно солдат уточнил, что он таджик, а не кавказец.

Вообще, дурная слава в российской армии принадлежит в первую очередь дагестанцам, чеченцам (из Чечни призыва нет, но можно быть чеченцем, и не проживая в Чеченской республике), якутам, тувинцам. Эти призывники зачастую не выполняют приказы, нарушают законы и устав Вооруженных Сил. Большинство из них понимает лишь силу и могут выполнять обязанности военнослужащего только после предварительного избиения офицерами, старослужащими или своим же призывом. Иначе эти малые и не очень народы начинают насаждать в подразделении животные правила, включающие в себя: насилие, драки, унижения, сексуальные домогательства, шантажи, угрозы, кражи, воровство и прочий букет прелестей, свойственный невежественным и необразованным людям.

Разумеется, никакой прямой связи между национальностью и поведением нет. Зато есть связь между поведением и образованием, уровнем культуры и воспитанием. Если какие-то призывники росли в удалённом малонаселенном селе, где нет никаких атрибутов власти российского государства (полиция, прокуратура, суд и тому подобных), то они, как правило, не понимают последствий своего поведения и преступных действий. Они, оказываясь среди так называемых «цивилизованных людей», ошибочно воспринимают их вежливость и тактичность, как слабость, тут же начиная предпринимать попытки воспользоваться этими «недостатками». Эти недосолдаты не понимают своей цели пребывания в рядах армии, не понимают ответственности за свои действия, и, как правило, кончается это гауптвахтами, дисциплинарными батальонами (дисбат или дизель в разговорной речи), тюрьмой, а также травмами, увечьями, самоубийствами (доведениями до самоубийств), убийствами (доведениями до убийств), инвалидностью и сломанными судьбами.

Избежать печальных последствий можно, подбирая личный состав с примерно одинаковым уровнем образования, воспитания и схожим жизненным опытом. Так, выпускники высших учебных заведений в любом случае понимают слова и могут выполнять свои должностные обязанности без особого контроля. Выпускники школ (в частности, из отдаленных сел), если факт посещения и факт реальной учёбы остаётся под огромным знаком вопрос, могут понимать лишь угрозы и физическое принуждение (также они нуждаются в тотальном контроле).