Ирина Говоруха - Марта из Идар-Оберштайна

Иван зарылся в точеную шею и ощупал кожу языком, оставляя вмятины. Шепнул на ухо непонятное «шаленію від тебе» и назвал «крихтою», «полуницею», «скарбом». От него пахло табаком, холодной полынью, ладаном, золой, керосином. Его огромные мозолистые руки нервно двигались под сорочкой, а добравшись до груди, сошли с ума. Обласкали соски и розовые ареолы, решительно спустились ниже, задевая нежную выпуклость живота и абсолютно гладкий лобок. Не поверив ощущениям, сбросил одеяло, подсветил лоно луной и обезумел. Марта вспомнила о своей особенности и стыдливо сжала ноги.

Она привыкла, что муж играл на ее теле, как на скрипке, легкую жигу или мюзет. Затевал фигуристую прелюдию, прижимая закругленными подушечками пальцев фибры, словно струны к грифу. Аккуратно проникал, не доставляя ни особого дискомфорта, ни удовольствия. Этот действовал по-другому. Властно подминал под себя. Зарывался лицом то между грудями, то между бедрами. Заполнял без остатка. Женщина впервые ощущала себя внутри тесной, ранимой, слишком отзывчивой и рьяно отвечала на ласки, забыв обо всем на свете. О смерти Отто, приболевших детях и агонии зимы. О том, что над головой – чужая соломенная крыша, на столе – непривычный по вкусу хлеб, а на иконах – совсем не тот Бог. Неожиданно Иван сменил траекторию движений, обнаружив внутри крайне чувствительную точку, и стал двигаться прицельно. Марта сперва растерялась от неожиданных ощущений, а потом запрокинула голову и вскрикнула.

Утром женщина усердно прятала глаза. По-прежнему беседовала с печью, колдовала над борщом, выжаривала сало, разыгрывала кочергой мелкие угли. Шелестела картофельными очистками и луковой шелухой. Подолом. Старалась двигаться бесшумно, чтобы не разбудить детей. Трогала их лбы и радовалась спавшему наконец жару. Иван выглядел счастливым. Едва перекрестившись, побежал за водой и наносил полную бочку, зная о еще не до конца освоенном коромысле. Накормил скотину. Сменил шапку на весенний картуз и сбрил бороду. Марта впервые увидела его волевой подбородок, белозубую улыбку и красиво очерченные губы. Всякий раз, захаживая в дом, ласкал женщину взглядом, продолжая начатое ночью. Пытался заглянуть в глаза и убедиться, что не жалеет и наслаждалась так же, как и он. Марта упрямо поворачивалась спиной, а потом подошла вплотную и попросила:

– Купи, пожалуйста, саженец сливы.

Он растерялся, ожидая от женщины более важных слов. Вместо этого она села у окна перебирать гречку.

– Любишь сливы?

– Просто слышала, если хочется покаяться, но не желаешь делиться своим грехом со священником, следует посадить сливовое дерево.

Иван сжал кулаки и выбежал во двор, хлопнув сенной дверью, но с того дня каждую ночь ложился рядом, заставляя снова и снова ощущать нечто схожее с прорывом плотины или движением волны, достающей гребнем до верхушки скалы.

В Вербное воскресенье землю укрыл ситец из зеленой травы, и Иван купил для Марты вышитую сорочку с пышными рукавами, корсетку, плахту и запаску. Все новое, дорогое, по размеру. Когда оделась, залюбовался и сравнил красоту с красотой икон Иверской и Казанской Божией Матери. Все также помогал по дому, что было не принято: чистил картошку, стирал, прячась за печью, учил ее украинскому языку и учился у нее немецкому. Содействовал в мытье головы свекольным квасом или водой с травами и веткой святой вербы. Помогал вязать очипок [17] Обязательный головной убор замужних женщин в дореволюционной Украине. и кибалку [18] Традиционный украинский женский головной убор в виде высокой повязки с двумя длинными концами, которые падали на спину. . Марта благодарила и при случае бежала в «царство мертвых» к деревянному кресту. Обнимала его двумя руками и шептала покаянное:

– Любимый, ты не подумай. Я его не люблю. Меня нельзя заставить любить.

Отто уже ничего не думал. Его душа была далеко и в то же время очень близко…

К лету Марта научилась ходить босиком и перешла с землей на ты. Потихоньку освоила язык цветов и птиц. Раскрылся мак и шиповник – пора топить печь. Распустился картофель – значит, уже шесть утра. Вьюнки спрятались – к дождю, лужи окрасились в зеленый цвет – к засухе. Женщина стелила на Троицу аир и обряжала с детьми купальскую Марену. Для ингаляции приловчилась использовать раскаленный кирпич, внутрь которого прятала лекарственные травы. Для компрессов – угольный порошок, смешанный с тертым картофелем. Подружилась с печью и научилась с ней разговаривать, точно с человеком. Блюда, требующие долгого томления, теперь ставила в самую глубь. Ягоды па́рила. Молоко топила. Пшенную кашу оставляла на всю ночь. Рисовую доводила до легкой розовинки. Прежде чем ставить противень с пирожками, распыляла горсть муки. Горит – значит, для пирогов еще слишком жарко. Разобралась с овсяными блинами и сковородниками. Освоила выпечку хлеба и, отправляя его в печь, ненадолго поднимала подол, а готовность определяла по звуку. Играет бубном – значит, пропекся. Приловчилась к коромыслу и теперь за водой ходила правильно: два ведра – в левой руке, коромысло – в правой. С особым удовольствием кормила пшенкой несушек и делала это так грациозно, будто не сорила крупой, а рисовала ею картины или серебрила пруд. Ее лицо, непривычное к загару, обветрилось, а кожа рук загрубела из-за бесконечного мытья посуды солью, песком и листьями лопуха. Пол приходилось смазывать разведенной глиной, терпеливо ждать, когда подсохнет, и только потом стелить тканые дорожки и раскладывать между ними чабрец.

С первого июньского дня работы стало в разы больше. Поспевала ягода, созревала пшеница, настаивала на прополке свекла. Марте казалось, стоит только положить голову на подушку, тут же распеваются ненавистные петухи, требующие начинать заново топить, варить, томить, мести, собирать, перебирать, штопать. Без передышки, без продыху, невзирая на мигрень.

Однажды соседку по прозвищу Чирка, обладающую остро заточенным языком, укусила пчела, и она прибежала одолжить меда, чтобы смазать ужаленное место. Завидев Марту с полотенцем на голове, насмешливо заметила:

– Врешь ты все. В голове нечему болеть.

Иван моментально вступился:

– А ты знаешь, какой сегодня день?

Та крепко задумалась:

– Кажись, второе июля.

– Правильно. Сегодня Зосима. Время, когда пчела жалит только больших грешников.

Тетка покраснела и впервые не нашлась с ответом.

В заботах и делах пролетели Петров и Успенский посты, во время которых принято просить прощения. Иван усадил детей с Мартой на лавку и опустился перед ними на колени:

– Простите за тяжелый нрав, за то, что мало вас балую и приходится работать на износ.

Затем взял руку любимой и провел ею по своим глазам: