Анатолий Охотин - Живи, родник. Рассказы

Когда подходил к колодцу, вдруг вспыхнуло в памяти, вытащило из закромов: «Татьяна Кузнецова, лучшая доярка района». Строчка из районной газеты с фотографией. Лица, правда, Николай уже не помнил, много воды с тех пор унеслось, но вот что зацепилось в сознании – была доярка награждена орденом за тонны надоенного молока. Самому стало удивительно, что помнит, не забыл о том времени. Тут же вылезли и другие подробности, связанные с Кузнецовой. Николай припомнил теперь, что в школе учился в одном классе с дочкой доярки, звали ее Мариной, у девчонки была совершенно замечательная коса и отчаянно голубые глаза. Однажды они вместе ходили в кино, и Николай (Колян тогда) в темном кинозале нерешительно мял руку Марины, а потом проводил до калитки. Отношения их иссякли также быстро, как и начались, юность щедра на потери, век долог, жизнь кажется бесконечной, о чем жалеть? Был еще и брат Марины, имени его Николай уже не помнил, мальчишка учился на два класса младше, но отпечатался в памяти тем, что поджег траву возле фермы и едва не спалил все поголовье. Давно было, тысячу лет назад, не меньше. Потому и вспоминалось спокойно, без сожаления и укора, с тем состоянием души, как если бы разговор зашел о событиях, допустим, гражданской войны – да, было, но очень давно и не с нами. Генная память, конечно, остается в крови, перетекает по сосудам, однако душу не рвет – слишком велик разрыв во времени. Отболело.

Николай приблизился к дому. И тут мысли сменили направление: а что же сама хозяйка, куда отправится после продажи дома? И тут же появился самый вразумительный ответ: дети забирают к себе. Подумав так, Николай вдруг огорчился. Вспомнился недавний случай со знакомой старушкой. Ее тоже сын забирал в Екатеринбург, в двухкомнатную квартиру где-то в районе Уралмаша, а сельский дом с крепкими еще хозяйственными постройками продали за хорошую цену многодетному азербайджанцу с семьей. А через три месяца старушка вернулась обратно. Не прижилась в семье сына, сноха сурово супила брови, как на вынужденную обузу, от которой вообще никакого проку, одни заботы, взрослые внуки грубили. Бабушка, уже вернувшись домой, как-то призналась, что и в туалет в доме сына боялась ходить днем, выбиралась туда ночью, украдом. Как-то целый день там просидела, внук запер дверь снаружи, а попроситься назад постеснялась. Так и ждала, когда сын вечером с работы вернется… Не прижившись в большом городе, вернулась обратно. И куда идти? Своя хата уже другими людьми занята. Издали видела в своем дворе чужих черненьких пацанят, которые гоняли кур и перекликались на незнакомом наречии. Отошла в сторонку, поплакала. Хорошо бы какой-никакой свой угол купить. Да на какие шиши? Денежки сынок успел на машину потратить. В дорогу дали на билет и велели пенсию ждать – когда переоформят – вот и все капиталы. В деревне отыскалась пустая халупа, в сельсовете, который теперь стал администрацией, разрешили там временно пожить. Так что с переездом, будь его воля, Николай бы не торопился. Всяко-разно может нынешняя действительность повернуться. Тут уж, как говорится, держи ухо востро.

Он осторожно толкнулся в калитку, косо висевшую на одной петле. Следом за ним подошла молодая приглядная лицом женщина с накрашенными губами. Одета она была в просторный спортивный костюм, скрывающий полноту. Видно, что из города: прическа, манеры, походка. Незнакомка несла в дом воду в фасонистом эмалированном ведре. Чуть не столкнулись.

– День добрый, – приветствовал женщину Николай, кого-то отдаленно ему напоминавшую. Он придержал валящуюся набок калитку, чтобы она прошла. – Я насчет дома. Сюда попал?

– Проходите, – разрешила она и прошла мимо, мельком глянув на Николая. «Марина! – тревожно колыхнулось внутри. – Она! Узнает ли?» Не узнала. Зато в секунду расшифровала потенциального покупателя: одет прилично, вещи крепкие, добротные, хотя и устаревшие, ясное дело, деревенщина, но при деньгах. Если и выпивает, то редко, лицо со здоровым румянцем, руки уверенные, рабочие, не трясутся. Покупатель, словом.

– Дом, конечно, не новый, – сказала Марина, поднимаясь на крыльцо и слыша за спиной шаги Николая, – но если руки приложить, нижние венцы подвести, залить фундамент, еще сто лет простоит.

Николай прикинул умом, сколько кругляка и досок уйдет на ремонт и приуныл. Затратное выходило дело.

Марина так и не узнала Николая. И к лучшему, успокоился он, прошлое не станет мешать сделке. Николай уже смекнул, что повзрослевшая Марина лишнего рубля не уступит, воспитала ее городская жизнь, придется поторговаться.

Вместе вошли в дом. В жаркой кухне Николай расстегнул курточку, освободил шею от колючего шарфа, сел на предложенную хозяйкой табуретку. Пока Марина выливала воду, убирала пустое ведро в сени, Николай раздышался, осмотрелся в доме, привыкая к духу чужого жилья. Вернувшись в кухню, Марина скинула резиновые калоши и залезла, не нагибаясь, в растоптанные тапки. Поправила сбившиеся волосы и повернулась к Николаю, готовая к разговору. Выглядела Марина неплохо для своих сорока с чем-то, вполне симпатично смотрелась, только нынешнее обаяние было сделанным, приготовленным для стороннего человека, а вот та, прежняя ее красота, какую помнил Николай, шла тогда от юности, от здоровья, от хорошего настроения. Хорошо, что не узнала, снова подумал Николай, зачем слежалое, заплесневелое сено ворошить, одна пыль от него и свербение в носу.

Марина, поколебавшись, предложила гостю чаю. Он отказался – и так было жарко в натопленной избе. Она не настаивала, показала обычную вежливость или желание усыпить бдительность покупателя.

Стукнула дверь, у порога образовался еще один человек.

– Это брат, – пояснила хозяйка.

Вошедший стоял за спиной Николая, сипло дышал. Его полуразмытое отражение Николай видел в старом, потемневшем зеркале: худой, давно не бритый мужик в обносках, почти старик. Руки у брата дрожали, и спичку к обмусоленному сигаретному окурку, зажатому спекшимися губами, он поднес только с третьего раза. Прикурив, явившийся родственник начал жестикулировать за спиной Николая, не догадываясь, что гость видит все знаки, подаваемые сестре. Марину возмутили клоунские ужимки братца. Лицо её покраснело от гнева. Николай отвернулся от зеркала: мало удовольствия от наблюдений за чужой ссорой. Он сменил позу на табуретке, чуть отодвинув затекающую ногу. Пошире распахнул курточку. И тут до него донесся чей-то еле различимый, осторожный кашель. Не такой, когда болеют, с надсадою, а тихий, извиняющийся, чтобы напомнить о своем присутствии. Николай недоуменно огляделся в кухне. Кто здесь еще? Где? Ситцевая занавеска, отделявшая закуток за русской печкой, слегка колыхнулась, и Николай подумал, что голос шел оттуда. Посмотреть? Может, его зовут? Однако не поднимался, тянул время. Такое самовольство вряд ли поглянется хозяйке,