Виктор Свинаренко - Белуха. Выпуск №6

…

Не говорила Олеся ни отцу, ни матери, что уже месяц вечерами к Богдану бегает. Вот три дня назад лишь сказала, так мать все три дня эти проплакала, и отец глаз не сомкнул. А сегодня идти к Дрогоновым… одной.

Оставалось ещё два часа, а девушка была уже вся наряжена, напомажена, причёсана, и до чего ж хороша! А мать рыдает всё над нею, как над покойницей. В дверь постучали. Забежали весёлые Олесины подружки, стали звать на посиделки, а она тут и рада была из дома улизнуть. Всё развеяться веселее. И мать не нервировать. Шли они к каждодневному месту сбора – к заброшенному двору Лесченковых. На старых брёвнах, покрытых соломой, собралась уже добрая дюжина девчат. Олеся—то по большому секрету рассказала за Богдана Нюре, а та возьми да и расскажи Тамарке, а та – Галке, а Галка, как говорится, на хвосте уже всему свету разнесла. Смеются девчата, потешаются, истории о будущей Олесиной семейной жизни сочиняют. Печаль её как рукой сняло.

Но вдруг что-то зашипело под поленьями. Все повскакивали в потёмках, и на солому запрыгнул огромный чёрный кот с львиной гривою и стал светить по сторонам зелёными углями глаз.

– Та, что б тебя! Напугал.

– Девки, гля, а пушистый какой! Я у нас такого ещё не видела…

– Хороший. Дай поглажу! Кис—кис—кис…

И кот легко дался, стали девушки его гладить чесать, а тот мурлыкать. Мурлычет, урчит, да всё на Олесю глаз щурит.

– А ты что ж одна его не гладишь? Да знаешь, какой мягкий? Вон и ему даже обидно стало.

Подошла Олеся. Боязно ей стало. Протянула она дрожащую руку и только раз провела по чёрному загривку – сноп искр рассыпался из шерсти звёздным веером по соломе, та вспыхнула, и девчата с криками ужаса стали разбегаться кто куда. Олеся стояла как вкопанная. Одна. Горела уже вся поленница и старый дом Лесченковых. Вдруг такой холод полоснул по сердцу, что бросилась она не разбирая дороги по тёмной улице. Бежит, от страху не жива, и чудится ей, что кто-то там, в темноте, по пятам нагоняет. Бежит Олеся, ужас давит грудь – не вскрикнуть. Впереди первые фонари на поселковой дороге светят. Поняла она, что от страха деваться некуда, добежала до горящего фонаря и обернулась…

Столбы, которые она миновала, не горят. И от неё свет недалече разливается. Никого за ней нет… Только сердечко у бедной девушки чуть стихло, смотрит, впотьмах еле различимо, старушечий силуэт за третий от неё столб прячется. Сердце в пятки ушло… А тело вывалилось от столба с другой стороны навзничь, ударилось – и бежит на неё огромный чёрный вепрь с горящими глазами!

Бросилась Олеся по улице к родному дому. Тут уже кричать стала, что сил было. Бежит она, никто во двор не выйдет, а за спиной жуткий визг, рык, хрюканье. Стучат копыта, несётся взбешённый зверь. Пролетела она уже второй перекрёсток, а зверь всё ближе, уже в ноги его яростное дыхание. Свернула Олеся к родному плетню. Открыта калитка! Забежала, оглянулась. Стоит чёрный заросший кабан у распахнутой приворотки, землю нюхает. Посмотрел на девушку исподлобья и пошёл вкруг забора, рыча. Сопит где—то за оградой. Вошла Олеся в дом. Лица на ней нет. Не дышит почти. Сама ревёт, мать ревёт, так всю ночь и проплакали.

Наутро до них пришёл Богдан. Стал спрашивать, отчего ж невеста его вчера не явилась. Олеся долго молчала, прикрывала заплаканные глаза, а потом её словно прорвало, всё рассказала ему, ревела, кричала, что не будет у них счастья, сведёт Бисиха её в могилу…

Рассвирепевший Богдан вернулся домой, стал собирать вещи. В дверях обозначилась тучная статуя его матери. Она вытирала обе руки попеременно то о передник, то о перекинутое на шее полотенце. Её прищуренный взгляд полоснул сына по спине.

– Что сталося, сынок? Куда вещи собираешь?

– Уходим, матушка, к сестре твоей. Говорит моя молодая, не дашь ты нам жизни спокойной.

Глаза у Дрогоновой вспыхнули, губы поджались, но голос исполнился наливного мёду.

– Что же ты, Богдан, такое говоришь? На ЧТО мне намёк делаешь? Уж не хочешь ли сказать, что я… Это она вчера не пришла, а мы ждали её, мы приготовились, сыночек… Мы даже…

– Теперь, мама, мы – будет я и моя жена. А тебя там не предусмотрено.

Длинные, ещё смолянисто—чёрные, но уже с проседью, волосы Нины Ильиничны будто вздыбились в дверном проёме. Лицо её налилось багровой кровью, а нижняя челюсть неестественно выехала. Страшный крик оглушил Богдана.

– Нет на то моего благословения!.. И согласия нету!.. Прокляну!.. Поперёк матери!.. Паскудник!..

И снова полетели стёкла, осколки, утварь… Дрогонова неистовствовала до поздней ночи. А Богдан ушёл.

Сыграли скромную свадьбу и полгода прожили в тихом счастии. Только после стали замечать, что тёткина скотина мрёт каждую неделю. Куры перестали нести яйца. Корова родила единственного мёртвого телёнка, а вскоре и совсем перестала доиться. Оставаясь одна, Олеся в грустной задумчивости гладила своей плоский живот… Нет, уже пора бы! Не может всего этого быть на ровном месте. Пошла она в хлев, стала на колени и пристально оглядела коровье вымя. Руки её похолодели, а в каштановых волосах на затылке словно веточкой кто поводит. Снизу вымя было покрыто страшными укусами с кровавыми подтёками, всё иссиня—черное.

Девушка вышла из хлева, тихо сползла спиной по его стене и горько заплакала. Вскоре подошла тётка, стала успокаивать, и Олеся всё ей рассказала.

– Послушай, тут слезами не поможешь. Тот, кто нам это делает, слезами нашими как раз и сыт. Нужно нам на Хортицу идти. Я знаю, где там живёт одна знахарка. Может совет даст, или хоть скажет – кто?..

Тут они обе выразительно посмотрели друг другу в глаза, но смолчали. Через минуту Олеся стала торопливо утираться.

– Спасибо, тётя Шура. Только я сама должна туда пойти. Точно. Расскажите, пожалуйста, как можно подробнее, чтоб я ещё не заплутала…

…Олеся уже миновала мост через Реку. Началась аллея вековых акаций. Стручки позёмным эхом гулко и далеко хрустели под ногами. В конце покатой дороги стал виден рассохшийся деревянный домик.

Старуха только и сделала, что понюхала Олесину голову да перелила плавленый сотни раз воск из одной закопчённой кастрюльки в другую перед её лицом.

– Тебе перевертень делает. А кто – сама дознаешься. В четверг поутру произнеси эту молитву, да поди в коровник. Выдои самую каплю на сковороду, неси на плиту. Жарь, да читай то же…

Через три дня рано утром Олеся была в хлеву. И так и этак коровку уговаривает, та переминается, а ни капли молока нет. Стала девушка сызнова молитву читать. Нажала посильнее – брызнули на сковородку три капельки крови. И лишь зашипели они над раскалённым железом, со двора послышался крик. Олеся вышла.

Свекровь её бегала вкруг плетня, корчилась, хваталась за изгородь, повисая на ней…