Александр Солин - Изменитель жизни

Перед тем как прицелиться, я дал ему последний шанс:

– Все это, конечно, интересно, только с какой стати я должен подвергать мои мозги электромагнитному излучению, веря на слово неизвестно кому?

– Тут вы правы – наша технология не имеет аналогов, а стало быть, нет и референций, – подставил безоружную грудь балагур. – Но это как раз и понятно: она же революционная! Наши достижения больше чем фантазия – они часть будущего! Вы только представьте, что будет, когда наши аппараты заработают по всему свету! Мир наполнится совершенными личностями и в корне изменится, а вы войдете в историю как один из первопроходцев и покроете свое имя вечной и благодарной славой! – рвал на себе манишку баритон.

– Вы сказали «один из», – убрал я палец со спуска. – Значит, есть и другие?

– Не есть, Сергей Климентьевич, уже были!

– И каковы результаты?

– Результаты не просто обнадеживающие – они блестящие! Именно они дали нам возможность перейти от лабораторных условий к домашним!

Я медлил, и баритон заторопился:

– Понимаю ваши сомнения, а потому сделаем так: вы берете тайм-аут, думаете и как только что-то решите, звоните нам. В любом случае вашу кровать вам завтра привезут…

– …И пусть заберут то, что привезли сегодня.

– Давайте все-таки подождем день-два, – с пружинистой настойчивостью попросил баритон. – Не торопитесь, подумайте! Утро, как говорится, вечера мудренее.

– Хорошо, я подумаю, – отступив от барьера, вернул я курок в исходное положение. – Но тогда пусть ваши люди заберут старую кровать. Ей-богу, с этим вашим аппаратом у меня теперь не развернуться!

Обладатель убедительного баритона повеселел и горячо заверил:

– Обязательно заберем! Для будущего музея заберем! Представляете табличку: «На этой кровати перед тем как шагнуть в бессмертие спал и грезил Сергей Климентьевич Натуроведов»!

Я смутился и захотел отступного:

– У меня к вам последний вопрос. Очень для меня важный.

– Слушаю вас!

– Почему вы выбрали меня? Почему решили, что я больше других подхожу на роль доверчивого дурачка?

– Вас выбрал наш компьютер, а он никогда не ошибается, – ловко увернулся неизвестный абонент, да и был таков.

Другими словами, мы сошлись, но выстрелов не последовало.

Не знаю, как насчет сокровенных тайн жизни, но приманку мне подбросили самую, что ни есть лакомую: будущее. Какой, однако, многообещающий посыл! Если, конечно, отнестись к нему всерьез. Только какой у меня на то резон? Всё мое прошлое было когда-то многообещающим будущим, да вышло мне боком, отчего я сегодня влачу серые дни, и редкие радости их цвета не меняют. А ведь бывало оно и улыбчивым, и солнечным, и цветастым, а теперь его у меня даже в залог не примут. Впору и вправду идти в подопытные кролики! А между тем я родился здоровым, нервных потрясений в детстве не испытывал, свинкой не болел, без аномалий и предрасположенностей. Совестлив, не подличал, отчего переживательных контрастов, подобных « упоению от мучительного сознания низости» не знал. Эмоционален, востроглаз, тонконос, ловок, смышлен, приветлив, независим. Гибкого, но крепкого телосложения, с акварельной смуглости кожей, с приятными чертами лица, русой, исключающей малейший намек на будущую лысину шевелюрой и предметом моей особой гордости – серыми, в обрамлении мохнатых ресниц глазами, чья притягательность вкупе с пухлогубым, чувственным ртом была многократно и убедительно подтверждена представительницами слабого пола.

Самое пустое и неблагодарное занятие – копаться в себе. Вопреки расхожему мнению « кто знает нас лучше, чем мы сами» большинство людей себя не знают и знать не хотят. Если позволено мне будет кинуть камень в огород поведенческой теории личности, в киллеры и диссиденты идут не потому что их этому научили, а потому что они ими родились. Мы живем, отравленные наследственным ядом времени, который нас и разрушает. Кто-то мечтает умереть на баррикадах, кто-то в небе, кто-то в оркестровой яме, и если мы не задаем себе неудобных вопросов, то только потому что ответы на них нам известны. Из всех капитальных строений нам милее воздушные замки и наша жизнь – один из них. Давно ли я родился, чтобы существовать рядом с солнцем, небом, облаками, луной, звездами и чужими мыслями, а между тем уже четыре миллиарда и почти сорок лет всю нашу компанию обгладывает то диковинное нечто, что люди называют временем. Да есть ли на свете что-либо безжалостней и бездушней, чем оно? Думается, нет, и тот невидимый и грандиозный некто, что нажал на кнопку мирового детонатора, это знал. Знал, что вместе с ослепительным, немым и растерянным миром возникнет его вездесущий и неподкупный управитель по имени Время – бесконечная чреда сгущений и пустот, движения и покоя, света и мрака, слов и молчания, жизни, смерти и прочих маловразумительных воплощений созидания и разрушения. И что сам я, растаяв, как облако здесь, непременно когда-нибудь возникну в другом месте. Это также верно, полагал я, как и то, что все вышеупомянутое существует рядом со мной лишь затем, чтобы служить упреком равнодушному времени. Жизнь – это лабиринт, и неважно, кто нас по нему ведет – мы сами или же судьба. Как бы и сколько мы ни плутали, выход один, и нет разницы, явишься ты на выход святым или порочным. Тогда какой прок копаться в себе?

Иной взгляд на жизнь у Сеньки Лифшица, моего друга, оппонента и сокурсника, с которым мне регулярно приходится практиковать курсы алкогольной психотерапии то в качестве пациента, то гуру. Он говорит: сорок лет – вот истинная вершина отведенного нам срока. Это возраст, когда костер человеческих способностей разгорается до белого пламени. Возраст, когда становится ясна цель тех хаотичных, бессмысленных с виду устремлений, что продираясь сквозь джунгли случайностей, ведут нас к перевалу, откуда открывается вид на прекрасный город Жизни. В нем улицы и площади расположены с прямой и строгой ясностью. Вот, например, площадь Искусств. А это улица Дружбы. А там улицы Верности, Призвания, Успеха, Удачи, Благосостояния, Радости, Мира и Покоя. Над городом высится ажурный собор Любви, а рядом с ним соборная площадь Семьи и примыкающие к ней улицы Материнства, Детская и улица Счастливой старости, упирающаяся прямо в гостеприимные кладбищенские ворота. Разумеется, отдельные городские достопримечательности видны и в более раннем возрасте, но храмовый комплекс открывается только ближе к сорока. У Сеньки Лифшица все основания так говорить, я же к своим неполным сорока годам прослыл неуживчивым нонконформистом. Но попробуйте указать мне на мои недостатки, и я в ответ с негодованием укажу вам на дверь. Я честен, надежен, совестлив, человечен и этого достаточно, чтобы чувствовать себя цивилизованным гуманоидом. Да, я несовершенен, но одинокое дерево на ветру никогда не будет ровным, и горчащей мудрости без разочарований не достичь. Основательному я предпочитаю текучее и плакучее, мне претит копаться в грязном человечьем белье, и я никогда не стану делать черно-белое цветным. Меня коробит неряшливая кухонная речь, равно как и истории, в которых нет эстетики: я воспламеняюсь только от красоты. Ко всему прочему я патриот, и если чем-то недоволен, то не злобно, а конструктивно. Я хочу дожить до 2035 года, то есть, до того времени, когда должно исполниться пророчество слепой крестьянки. Если оно исполнится, значит мир мертвых существует, и можно идти туда, что называется, с легким сердцем. Да, меня часто упрекают в непоследовательности, но если быть последовательным, придется признать вину за все, что я мог, но не совершил, а я не поклонник мазохизма.