Александр Солин - Изменитель жизни

– Утром я увижу прелестную, измученную ночными забавами женщину…

– Сержик, ты меня пугаешь, – смущенно глянула она на меня. – То слова от тебя не добьешься, то сразу такое… Ты, случайно, не влюбился в меня?

– Когда я влюблюсь, ты от меня прятаться будешь! А пока пользуйся моим расположением и надейся на лучшее!

– Вот твоя отрицательная черта: ты нечуткий и бестактный, – освободилась она от моих объятий.

Я с трудом вернул ее на место и, обняв, поцеловал в голову:

– А ты обидчивая. Я нечуткий, а ты обидчивая. Вот будет коктейль…

– Извини, – пробормотала она у меня с груди. – Просто не хочу быть подстилкой…

– Варюха, что ты такое несешь?! – возмутился я. – Какая же ты подстилка?! Ты мне, лузеру несчастному, можно сказать, честь оказываешь, одолжение делаешь, к жизни возвращаешь!

– Ты не лузер, ты успешней всех… – пробормотала Варвара. – И я хочу, чтобы ты меня любил…

– Тогда дай мне время… – ослабил я объятия.

Полежали, и я спросил:

– А ты хотела бы что-то в себе поменять?

– Даже не знаю… Ну, я трусиха…

– Все девчонки трусихи.

– Бываю рассеянной…

– Нерассеянных девчонок не бывает.

– Я чувствительная очень…

– Жалостливая, хочешь сказать?

– Да. И чувствительная.

– Жалость – дело хорошее, а чувствительность надо приберегать для постели.

– То-то и оно, что меня на всё хватает. Так бы и вытирала чужие слезы день и ночь. Не знаю почему, но для моих подруг и просто знакомых женщин я всю жизнь вроде жилетки: любят поплакаться мне о своих мужьях, любовниках, детях, родственниках и о себе, любимых. И знаешь, что выяснилось? Что у многих плохо с оргазмами – у кого-то редко, а у кого-то вообще никак. Одни признавались, что научились притворяться, другие считали, что мужчина виноват, третьи не особо-то и переживали. Были такие, которые сами себя до оргазма доводили, а с мужчиной не получалось. В общем, всякие случаи были. Но самый тяжелый случай знаешь какой? – посмотрела она на меня и, не дожидаясь ответа, объявила: – Это когда женщина убеждена, что удовольствие мужчины для нее важнее собственного…

– И что в этом плохого? – в свою очередь взглянул я на нее.

– Ничего! Просто я так о тебе забочусь, что у меня за раз меньше четырех не бывает! Вот какая я у тебя правильная!

– То есть, ты довольна собой?

– Только самовлюбленная идиотка может быть довольна собой.

– А амбиции, честолюбие, тщеславие?

– В меру.

– А хотела бы больше?

– Нет. Я привыкла уже к себе, мне лишнего не надо.

– Но ведь бывает, что ты смотришь на женщину и говоришь себе: ах, если бы я была такая же ловкая, умная, хитрая!

– Это все витрина. Никто не знает, чем она для этого пожертвовала. А то что пожертвовала многим, точно. Знаешь, мне бы тебя завоевать, и больше ничего не надо…

– Ну, так вот он я. Просто возьми и пользуйся…

Ночь, худо-бедно, удалась. Впервые за три года я спал не один и, просыпаясь в темноте, представлял, что у меня под боком бывшая жена. Всего-то и надо было закрыть глаза, чтобы поменять систему координат, где меня ждали ее томные руки, чувственные губы и послушные прелести. Если бы не чужое изнемогающее дыхание и несдержанные, полноголосые стоны. Я представлял, как где-то в это же время прислушивается к чужому сопению жена, и чары лопались с нещадным треском.

Утро встретило жилым духом кофе, тостов и яичницы, заставив погрузиться в самые верхние, населенные трепещущими, изломанными бликами былого счастья слои памяти, откуда меня извлек игривый голос Варвары:

– Иди завтракать, засоня!

Перед расставанием она спросила:

– Ну что, до вечера?

– Прости, вечером я буду занят. Встреча с одним типом по поводу экзистенциальных аспектов самоопределения. Давно назначено, и для меня это важно.

– Психотерапевт, что ли?

– Типа того.

– И зачем он тебе? Поплачься мне, уж я тебя наставлю на путь истинный.

– Нет, Варежка, это сугубо мужской и нелегкий разговор.

– Тебя жена как звала? – неожиданно спросила она.

– А причем тут это? – удивился я.

– Хочу придумать тебе что-нибудь уменьшительно-ласкательное, да боюсь нарваться на ваши нежности.

– Не нарвешься. У нее, знаешь ли, свои причуды.

– Ну ладно, тогда будешь у меня налимчиком.

– Почему налимчиком?

– Потому что все время норовишь выскользнуть из рук.

– То есть, скользкий тип… – улыбнулся я.

– Типа того… – улыбнулась она.

– А по-моему, ты путаешь уклончивость с изворотливостью. Это разные вещи.

– По сути, одно и то же.

– Хорошо, буду налимчиком.

– Ну, а завтра у тебя что?

– Прости, Варюха, завтра у меня еще более важная встреча. От нее будет зависеть наше с тобой будущее.

– Заинтриговал, – задержала на мне испытующий взгляд Варвара. – Расскажешь потом?

– Непременно!

– Тогда что, послезавтра?

– Посмотрим.

– Ну я же говорю – налимчик… – поджала губы Варвара.

«Ох, уж эти женщины!» – эти слова суждено сказать хотя бы раз в жизни каждому мужчине. Произносят их по-разному – с одобрительным снисхождением и без надежды на исправление, с сочувственным пониманием и глухим раздражением, беспомощно разводя руками или с льстивой улыбкой, а также с целью втереться в доверие или отмежеваться от их жестокости. Вы когда-нибудь кошку в дом впускали? Сначала она не решается зайти, а зайдя, забивается в ближний угол и следит оттуда за домочадцами. Не найдя в них угрозы, проходит на кухню, где для нее уже приготовлено угощение. Поев, находит место, откуда ее лучше всего видно и растягивается в ленивой позе тигрицы. Затем выбирает место, которое отныне и впредь принадлежит ей (чаще всего это кресло). Ну, а ночью вы обнаруживаете ее в вашей постели у себя в ногах и если не протестуете, она укладывается вам под бок. Также и с женщинами.

Я усадил Варвару в машину, и она, предупреждая мой вопрос, сухо велела: «Вези меня домой». За всю дорогу не проронила ни слова. Остановившись у ее дома, я сказал: «Увидимся в офисе!» и потянулся к ней губами, но она торопливо выбралась и хлопнула дверцей. «Ох, уж эти женщины…» – подумал я ей вслед, забывая о том, что в подавляющем большинстве случаев они терпят мужчин только ради тех, что от них родятся.

На вечер я зазвал к себе Сеньку Лифшица, чтобы проверить на нем кое-какие соображения. Свободомыслящий, бестактный, не обремененный пиететом и не чуждый конструктивного цинизма, Сенька подвизался в самиздате средней руки, делающем деньги на тщеславии доморощенных авторов, которых в наше время развелось на мелководье литературы, что мальков в теплом затоне. Отвергнутые издательствами (одни поделом, другие за покушение на монополию, третьи за компанию), они несли плоды своего кустарного творчества Сеньке Лифшицу, уповая на него, как на последнюю надежду. Поймав их в свою мелкоячеистую сеть, Сенька раззадоривал их честолюбие псевдолестными отзывами, премиальными перспективами и обещаниями сбыта и продвижения. Охмуренные авторы выкладывали деньги и отправлялись сочинять дальше, а их книги за отсутствием спроса пылились на складе издательства до тех пор, пока автор не забирал их себе или не махал на них рукой. В последнем случае тираж попадал на свалку, а сам автор выходил в тираж. Собственно говоря, ничего потешного в этом нет – в былые времена многие маститые в будущем писатели издавали свои первые книги за собственный счет, а из иных мальков вырастали весьма породистые особи. Если специалист подобен флюсу , то это про Сеньку. Он был злым флюсом. Высмеивая других, сам он все время, что я его знаю, мечтал о собственной книге и, думаю, будет мечтать еще долго. Парадокс однако в том, что если он ее напишет, то издаст на собственные деньги. По иронии неведомых нам цивилизационных процессов к литературе нынче стали относиться как к досужему занятию, отчего первые ряды ее заняли дутые авторитеты, которых раньше не пустили бы не то что на порог – на задворки русской литературы, не говоря уже о советской! Вот тут и надо разобраться, отчего мы, два идеалиста, два выпускника МГУ, оказались в стороне от мейнстрима жизни – то ли по причине деградации эстетических сфер, то ли из-за нашей творческой неполноценности.