Тенгиз Maржохов - Каверна

Слава просветил взгляд терпением и говорит:

– Злые, не повезло нам.

– А мы чай сушняком будем, – не упал духом Горбачев. – Всегда раньше, по козлячему конвою, сушняком бодрились.

– Как это, сушняком?.. – удивился я.

– Как? Да так. Жуй чай и глотай. Сам поймёшь, – пояснил Горбачев.

– Горбачев знает… Да, Горбачев? – выдохнул безысходно Курд и насыпал заварку чая в ладонь, отобрал брёвна и засыпал в рот.

– Чё за погоняло, Горбачев? Или это фамилия? – поинтересовался я.

Но Горбачев молчал, жевал сушняком чай и молчал.

– Чё ты молчишь? Почему тебя Горбачевым погоняют?

Он поднял голову, убрал чёлку со лба.

– Вот почему…

Я присмотрелся сквозь полумрак. На лбу у него кривым шрифтом было набито «Горбачев», длинная чёлка скрывала это. Причем «Горбач» было набито более-менее ровным шрифтом, а последние две буквы «ев», как при недостатке места в строке, поползли вниз.

– Что, зачем, почему?.. – с трудом сдерживая смех, спросил я.

– Зачем, зачем?.. – недовольно заёрзал Горбачев, сбросив чёлку на лоб, прикрыв лозунг. – А за тем! В 1987 году амнистия была большая, Горбачевская, помнишь?

– Ну и чё?

– А то, что многих коснулось. Я хороший срок оставил. Фартонуло. Тогда и наколол.

Я не знал, как реагировать: «Хоть необиженный, и то хорошо».

Чай сушняком действительно бодрил, спать не хотелось.

Духота текла по телам, квасила нас, как капусту. Сало плавилось, селедка резала запахом.

Шмонать нас не стали, не захотели мараться об тубиков. Просто раскидали по назначению, двенадцать человек в купе, сколько положено, не больше. И мы решили, что едим в одну «командировку». Начали думать, как разузнать у конвоя место назначения: «Средняя полоса России. Если больше двух суток везти будут? И два раза долго стоять? С нами две малолетки едут. А где ближайшая женская малолетка? В Новом Осколе. Ага, понятно. Значит и мы: либо в Белгород, либо в Липецк, либо в Ростов… Может в Воронеж?»

Кто-то подметил:

– Конвой Волгоградский, не дай Бог.

Подозвали дежурного.

– Гражданин начальник, куртка кожаная хорошая есть, очки фирменные… Куда едем, военная тайна что ли? Один черт, догадались уже, – и перечислили нашу догадку.

Дежурный помялся, посмотрел по сторонам.

– Воронеж.

– Уф-ф… – выдохнуло всё купе. – Хорошо не Волгоград. Уф-ф… Воронеж, – перекрестились некоторые.

Курд начал блатовать.

– Воронеж, мака много. Срок пролетит… – и замечтался.

– Курд, а курд, какой у тебя срок? – поинтересовался я.

– Восемь лет.

– За что?

– Разбой.

– А у тебя какой?

– Одиннадцать лет.

– За что?

– Тоже разбой.

– А почему так много дали? Ведь молодой пацан. Труп?

– Нет.

– А что, эпизодов много?

– Да, четыре.

– Понятно… Бандитизм не вменили?

– Вменили.

– А-а… Бандитизм вменили… – удивился он и понимающе покачал головой. – Какая часть?

– Вторая.

– Понятно, – закивал он. – Какой суд судил, братишка?

– Мосгор. А тебя какой?

– Меня Кузьминский судил, – сказал Курд и выругался… Призадумался и начал рассказывать, как дело было, как попал. – Когда в отделе сидел, так меня били, так били… Я не выдержал и кричу: «Не бей, дядя, ничего не знаю!»

Коротая время за разговорами, приехали в Воронеж. Вымотались ужасно, седьмой пот сошёл с нас. Стояли по десять часов на июльском солнцепёке. Столыпинский вагон, отцепляя, не загоняли в тень, а бросали где попало на перегоне.

– Может, под мостом пристанем, чтоб не так жарко, – смотрел Горбачев в оконную щель. – Ну, стой, вот здесь, здесь… проехали, будем загорать.

В смену заступил контролер – шизофреник и садист. Он говорил тихо и по уставу. Садился напротив малолеток и будто бы читал про себя книгу, а сам подслушивал девчачью болтовню.

За то, что мы разговаривали и якобы мешали читать, он закрывал все окна, не оставлял ни щелочки, задраивал, как подводную лодку. И мы томились, как в парилке, в которой было три яруса.

Я сидел внизу и представлял, что творится на верхних полках, где лежали мужики, как шпроты в банке. С них так текло, что через щели в перекрытиях собирались и капали огромные маслянисто-янтарные капли пота. Я наблюдал за каплями и пытался занять такое положение, чтоб не попадать под них.

Этого уставного прохвоста сменял буйный придурок, который ударил меня по затылку. Он ходил по вагону голым торсом и понтовался перед малолетками, гнал жути на изможденных тубиков и покрывал трехэтажным матом.

Я вшей подцепил. Чешутся внутренние поверхности бёдер и пах. Не пойму, в чём дело? Грешил на жару, духоту. Понял, когда жирную вшу поймал. Белая, как отбившаяся от стада овца на склоне холма, ползла по складке моих брюк. За два с половиной года в Бутырке и на Матроске не ловил вшей.

– Раздави ногтями, – посоветовал бывалый каторжанин, – они трещат, как семечки.

Короче говоря, серьезную прожарку прошли мы за трое этапных суток. Но выжили, и мы и вши.

Прибыли в межобластную туберкулёзную больницу в городе Воронеже, зэки её «шестёрка» называют, потому что с шести областей в больницу свозят. Как брикет сыра с дырочками, облепленный муравьями. Побелка облупилась, стал проглядываться патриотический лозунг, как маркировка, говорившая о том, что брикет сыра когда-то давно подавался под иным соусом.

Боцман Юра за положение в больнице отвечал. Человек старой закалки. В общении простой, без манички, поможет в любом вопросе. По поступкам к людям подходил, бедолаг не отталкивал. Болезни не поддавался, крепился, нервы лечил опиумом.

Боцман во мне непотерянное людское достоинство увидел и пошел на откровенный разговор. Получилось так.

Как-то в конце августа, после тёплого дождичка, вышел я в прогулочный дворик. Никого нет, вечерняя проверка только прошла. Сумерки спустились в бетонную коробку, таинственно расселись по углам, прячась от большой «кобры», бросающей обруч света под ноги.

Прогуливаюсь. Слышу, музыка заиграла, тоскливо запел Иван Кучин. Шаги выбивают из арматурной лестницы гул. Гляжу, спускается Боцман. Подходит ко мне. Здороваемся.

Боцман поинтересовался, что да как? Несколько пробросов по жизни сделал. Я ответил… короче, тест прошёл. Поговорили ещё по душам, потом присели на краю дворика, закурили… Боцман обвёл взглядом больницу и говорит:

– Тут людей со всей больницы человек тридцать, может, наберётся. Остальных в топку кидать можно, не ошибёшься. Если человека встретишь в управлении, поймёшь. Их сразу видно, они здесь наперечёт, – показал он пятерню. – Пацан, смотри, срок у тебя большой, ты здесь такого насмотришься. Основная масса хвостатая. Они хвостами сплелись… им легче тебя в грязь втоптать, чем постоянно знать, что ты лучше их.

Я слова Боцмана запомнил.