Мария Сурконт - Побег из ада

– И о чем же?

– О том, что мы, ученики, думаем о школе. Немного странное задание. Да, в принципе, она и так мне редко дает темы. Я должна их сама искать. Иногда вообще думаю: зачем я туда пишу?.. Разве кто-то еще читает «Маяк»?

– О, поверь мне. Может, не молодёжь, но у нас в колледже обязуют оформить подписку на «Маяк». Вроде как и твоя школа должна ее выписывать.

– Да. Вроде выписывает. Это же районная газета, – я посмотрела на серые поля за окном.

– Так что читатели точно есть.

– Есть, только я бы хотела писать на более серьезные темы, а не составлять детские опросы.

– Но ты же еще даже не студентка журфака. Потерпи. Уверена, в будущем, если так хочешь стать журналистом, будешь писать на серьёзные темы.

Я еще раз вздохнула и посмотрела на маму. Ее яркий повседневный макияж красиво подчеркивал глаза.

– Честно, я уже столько профессий сменила. И врачом хотела быть, и учителем, актрисой… теперь журналистом. Даже не знаю точно, кем все-таки хочу стать. Но мне нравится писать.

– И у тебя хорошо получается. Ну ничего, – мама погладила меня по плечу, – всегда тяжело выбрать профессию. Я в твоем возрасте тоже не знала, кем хочу быть.

– А над какими профессиями ты задумывалась?

– Я… – запнулась мама. – Хотела быть актрисой. Даже один раз кастинг проходила. Но меня не взяли по возрасту. Героиня фильма должна была младше выглядеть. А вообще, даже планировала поступать. Но в мое время обучаться актерскому мастерству можно было только в России. А родители сказали, что не отпустят, – мама поднялась с дивана и подошла к плите, чтобы посмотреть, готово ли мясо.

– Поэтому ты решила пойти в наш колледж на ветеринара?

– Любила животных, думала: а почему бы их не лечить? – переворачивая ножки, сказала мама. Затем она выключила уже готовые макароны, накрыла их крышкой, оставляя небольшую щель, и слила в раковину воду. Добавила кусочек сливочного масла, размешала и вернула кастрюлю на плиту. Потом крикнула: – Миша!

– Что? – раздался его голос из комнаты.

– Иди кушать!

– Сейчас приду.

– И ты уже переоделся?

– Да, – ответил Миша.

– Будешь кушать? – обратилась ко мне мама.

– Нет пока. Я недавно поела. Пойду посмотрю, как там котел.

– О, не надо. Я уже ходила, когда ты уроки делала, – ответила мама, продолжая стоять возле плиты. Она ковырнула вилкой мясо, убедилась, что ножки готовы, и выключила огонь. Из верхнего ящика достала две тарелки и разложила обед. Затем взяла две вилки и поставила еду на стол.

– Миша! – крикнула мама. – Уже стынет.

– Иду!

В кухне появился брат. Поправляя теплую кофту, Миша отодвинул табурет и уселся за стол напротив мамы. В кухне воцарилась тишина. Я смотрела то на маму с братом, то на окно, пытаясь хоть что-то разглядеть в темноте.

Тишину разорвал сильный стук двери, от которого даже на кухне задребезжали стекла. Мое тело охватила легкая дрожь. Мы с мамой переглянулись. В нашем взгляде читалось разочарование.

– Ну вот, началось, – накалывая макароны на вилку, сказала мама.

Мне сразу же захотелось уйти из кухни, спрятаться в своей комнате при мысли о том, что теперь будет происходить. Этот вечер был одним из тысячи повторяющихся «вечеров сурка». Только сурками были: мама, младший брат и я. Из коридора доносились крики:

– С..! П..!

Послышались тяжелые, неуверенные шаги, которые направлялись в кухню. Перед нами появился мужчина среднего роста, с густыми темными бровями в форме домика, выразительными карими глазами и опухшим лицом бордового цвета. Это был мой отец. Черная шапка прикрывала темные как смола волосы. Судя по тому, что все штаны и куртка оказались грязные, он по дороге домой несколько раз падал.

В эту минуту его глаза выгляди безжизненно. Они блестели как стекло, и в них читалось лишь одно чувство – раздражение. По кухне разнесся запах дешёвой водки или вина. Он неуверенно стоял на ногах, но внутренний демон хорошо управлял его голосом. Отец смотрел на нас и продолжал кричать мерзкие слова в наш адрес. Иногда я не могла понять, к кому именно он обращается: к нам, детям, или к маме.

Мы старались не замечать отца. Отвернувшись, молча сидели. Я хотела подождать, пока он уйдет в другую комнату, чтобы потом незаметно проскочить и спрятаться у себя в детской. Миша закинул в рот последние макаронины и, поставив тарелку в умывальник, проскочил возле мужчины. Не заметив сына, отец продолжал что-то невнятно кричать:

– Что ты, падла, сидишь и жрешь тут? С… е..! П… блядь! – пронзительный крик резал уши. Его слова и тон были уже привычными для нас. Почему-то постоянно, когда отец был пьян, он начинал так себя вести. Я порой не понимала, кто сейчас перед нами? Человек, который наутро не произнесет ни слова, либо кто-то в обличии моего отца. Помнит ли он вообще, что происходило вечером?

Отец, немного качаясь, подошёл к плите.

– Что мне пожрать? Б..! Я жрать хочу! – увидев, что мама приготовила на ужин, мужчина снова разорался и со всей силы ударил крышкой по кастрюле: – С.. е..! Макароны! Снова макароны! Сама жри свои макароны!

«Неужели это мой отец? – думала я. – Вот этот потерявшийся, несчастный, а может, даже одержимый человек. Который не видит никакого смысла в жизни, кроме алкоголя. Он играет на наших нервах и питается нашей болью».

Больше всего на свете в такие моменты я хотела жить в другом месте. Подальше от этого дома. Все эти крики были только началом перед настоящей бурей.

Отец посмотрел на нас с раздражением. Мы сидели молча и делали вид, что не замечаем его.

– С..! П.. е..! – повторял отец и, немного качаясь, вышел из кухни.

Мама закончила ужин и встала, чтобы поставить пустую тарелку в умывальник. Я направилась за ней в детскую, где сидел младший брат и занимался игрушками.

Меня снова бросило в дрожь. Я уселась за компьютер, но ничего не могла сделать, лишь уставилась в монитор. Мое сердце быстро билось. Я дышала медленно, чтобы восстановить ритм. Мама села на кровать брата и попросила Мишу показать дневник.

– С..! П.. е..! – послышалось, как отец харкнул на пол в зале. Затем снова направился на кухню и попытался зажечь плиту, чтобы прикурить. У него получилось. Затем отец направился в сенцы, проходя мимо нашей комнаты, дверь в которую мы прикрыли. Запереться в комнате мы не могли, так как все двери в нашем доме, кроме входных, не имели ручек. Дом вообще внутри, как и снаружи, был незаконченным. Строительство остановилось, как только отец стал сильно пить. Хотя, сколько я себя помню, он всегда пил.

Отец громко хлопнул дверью, которая вела в сенцы. Даже через стены мы слышали его крики. Порой мне казалось, что если бы нас не было дома, он все равно бы кричал. В пьяном состоянии он мог безо всякой на то причины даже к стенке прицепиться. Его все раздражало, он разговаривал сам с собой и только искал повод, чтобы на кого-нибудь сорваться.