Басти Родригез-Иньюригарро - Иерихон

– Командор… – камердинер тактично умолк секунд на тридцать.

Кампари не спал, а вспоминал, смежив веки, кто он такой и каких действий от него ожидают.

– Вас хочет видеть госпожа Валентина. Офицер Отдела Внутреннего Контроля.

– Я в курсе, кто она такая, – Кампари резко сел. – Время?

– 6:30. Оденетесь?

– Бессмысленно. Зови её.

Он встал и, голый, подошёл к окну. Солнце палило нещадно, врываясь в комнату сквозь тяжёлые шторы. Необычная погода для весны.

– Воздух сегодня красный. Кирпичные стены фильтруют свет, – выдал Кампари вместо приветствия.

– Чушь не неси, – фыркнула вошедшая.

Не оборачиваясь, Кампари знал: гостья деловито раздевается. Ремень с кобурой – на крючок. Сапоги – под стул.

– Когда ты переедешь? – любой вопрос Валентины звучал упрёком. – Девять минут сорок секунд на путь от ворот до твоей двери. Лишние повороты, спуски, подъёмы. Нелогичное расположение лестниц. Огромная территория используется совершенно бестолково.

– Какие-то дилетанты отгрохали монастырь до моего рождения. Досадное недоразумение, – ухмыльнулся он в окно.

– Недоразумение – это ты, третий год без пункта связи, на отшибе.

– Я живу здесь дольше трёх лет.

– Но командорские эполеты носишь два года, – гостья раздражённо втянула воздух ртом. – Ты понял, что я имела ввиду. Оттягивать переезд уже неприлично.

– Неприлично? Ты же презираешь условности.

– Причём тут условности? Речь об элементарном удобстве.

– Твоём удобстве, – огрызнулся Кампари. – Меня всё устраивает.

– Да хоть бы и моём. Подумай о ком-то кроме себя, для разнообразия.

– Слушай, я не принуждаю тебя каждое утро преодолевать непомерное расстояние от ворот до моей кровати.

Воздух пропитался раздражением, нейтрализовать которое Кампари не мог, зато усугубить – с лёгкостью. Он обернулся на несколько секунд раньше обычного, и досада в глазах гостьи приобрела оттенок ненависти.

Валентина раздевалась по собственной инициативе, но прямых взглядов не любила. В форме она выглядела внушительно: широкая спина, крепкие бёдра, сапоги плотно облегают икры. Под комбинезоном обнаруживались мягкая грудь и розовая кожа без намёка на загар, отчего живот и ноги казались особенно голыми. Одетая Валентина была железной. Собственная плоть каждый раз становилась для неё неприятным сюрпризом.

– Что уставился? Я готова.

Злое и долгое соитие всегда заканчивалось в молчании. Ванну принимали по очереди.

Выйдя на балкон, Кампари обнаружил Валентину в полном обмундировании, с чашкой в руках. Жидкость, которую в Агломерации снисходительно называли «кофе», оставила тёмные следы в уголках её губ. Шаткий облезлый стул, круглый столик, чашка, – всё это рядом с Валентиной выглядело до смешного мелким.

Кампари занял второй стул и без аппетита уставился в тарелку. Поджаренная курица, яичница, ломтик хлеба. Грех жаловаться, но надоело до чёртиков.

Валентина оглядела его: мокрые волосы, рубашка застёгнута не на все пуговицы.

– Форму надень. Мы на улице.

– На третьем этаже, – он криво ухмыльнулся.

– Всё равно на улице.

– Здесь, мягко говоря, мало прохожих.

Под окнами и впрямь царило безлюдье и безмолвие: сквозь мостовую проулка пробивалась трава, из-под ворот выбегал ручей, чей источник прятался на нижних уровнях монастыря. Рыжая вода пересекала проулок, журча между низкими заборами древних, пустых особняков, уцелевших лишь потому, что занятая ими земля считалась бесполезной, – за ними, в зарослях боярышника и черёмухи, в километре от монастырской стены, скрывался барьер. Никто не хотел жить и работать поблизости.

– Надень форму.

– Я тут главный, нечего мне приказывать, – Кампари улыбался, чтобы не плеснуть кипятком ей в лицо.

Он выдавал желаемое за действительное. Отдел Внутреннего Контроля, который Валентина вот-вот возглавит, для того и существует, чтобы проверять на вшивость всю Агломерацию, включая командование. Кто после этого главный – большой вопрос. Впрочем, нет, не вопрос: расстановка сил ясна как день.

– Надень форму.

– Не понимаю, о чём ты. Командорской формы не существует, – Кампари хихикнул. – Я её отменил.

– Но весь Центр ходит то ли в пальто, то ли в пиджаках, несовременных и непрактичных, – она хлопнула ладонью по столу, кофейник жалобно звякнул. – Даже в моём отделе нашлись желающие радикально сменить облик. И всё из-за тебя!

– Вот пусть эти жертвы моды и варятся вкрутую! – взорвался Кампари. – А я залезу в сюртук, когда погода испортится. Кстати, именно так раньше назывался «то ли пиджак, то ли пальто».

– То, что надето на командоре – уже не мода, а правило!

– Опять превращаешь моё личное дело в общественное.

– Нет у тебя личных дел.

Кампари посмотрел на крыши и заросли. Нет у него личных дел. Ни у кого их нет. Агломерация много лет варится в собственном соку, и бежать отсюда некуда.

Для учёных и мистиков барьер стал головоломкой без решения, для прочих – фактом из разряда «Небо – сверху, земля – снизу. Упадёшь с двадцатого этажа – разобьёшься».

Впрочем, барьер вызывал чуть больше любопытства, чем закон гравитации. Жители центральных районов гадали: как выглядит граница? Глухая стена, колючая проволока под током? Обрыв, за которым вечная ночь и первозданный хаос? Виден ли барьер невооруженным глазом? Если нет, можно ли случайно врезаться в него?

На окраинах понимали, что последняя гипотеза ближе к истине, посему и возникла своеобразная полоса отчуждения. Барьер не нуждался в часовых – желающих приближаться к нему и так не было.

Лет в шестнадцать – в поисках первозданного хаоса – Кампари пробрался через заброшенные сады под стенами монастыря, ободрал руки и лицо, испачкал ботинки, подумал, что близок к цели, стоило зарослям поредеть, но упёрся в кованый забор. Рядом журчал ручей, впереди, за особняками и переулком, высилась кирпичная монастырская стена.

Кампари решил, что сбился с курса, но во второй раз, внимательно следя за направлением, он шёл по примятой траве, по сломанным и срезанным веткам – и вернулся на то же место.

Проведя в гуще зарослей весь световой день, он наконец понял, что называли барьером. Впереди переплетались кусты сирени, черёмухи, боярышника, кленовые стволы чернели на фоне буйной зелени. Те же самые клёны и кусты, что за спиной. Ничто не мешало вытянуть руку, сделать шаг. Ничто не отбрасывало назад. Он шёл, не меняя направления, и выходил под стены монастыря.