Дмитрий Ардшин - Затемнение

Под ногами прошуршала разлинованная рельсами насыпь. Маша видела только проклятую птицу и больше ничего. Птицу обливал снизу холодный свет смартфона. Она как будто горела синеватым пламенем. Ветки так и норовили исцарапать Машино лицо. Фонари слились в яркий диск, который взмыл вверх. Птица летела под темным шелестящим сводом. А вдруг эта тварь разожмет когти? Разве мать поверит, что это не я ухайдакала смартфон?

Птица исчезла в дверном проеме, Маша – за ней. Только тогда Шумилина опомнилась, точно проснувшись, и остановилась, пытаясь отдышаться и оглядеться. Коленки в рваных джинсах и сердце ходили ходуном от холодрыги и смятения.

Маша оказалась в пустой полутемной комнате. Голые стены испещряли странные письмена, иероглифы, символы и рисунки, похожие на татуировки. Пол покрывали черные перья и ветошь. Что-то еле слышно шуршало, скрипело и бормотало, словно дом пересыпал и просеивал фантомные звуки. На вытянутом столе стояли антропоморфная глиняная фигурка и пиала со сколом на ободке. С потолка в пиалу мерно капала вода. Маша почувствовала жажду и облизнула пересохшие губы.

– Выпей, – дул в ухо полумрак.

– Не мучай себя, – выстукивали капли.

Не выдержав, Маша взяла пиалу и припала к ней. Из глубины комнаты вырвался детский плач и ледяной иглой прошил сердце. Ах, нет. Это же смартфон. Он валялся в дальнем углу на куче тряпья рядом с остовом настенных часов. Все вопил и вопил. Надо ответить. Наверняка, это мать.

– Берг ерцук чемурк мааром, – выскреб смартфон.

Готическая вязь на стенах и глиняная фигурка на столе шевельнулись. Маша – не Маша выронила смартфон и бросилась к выходу, к выдоху, но не нашла ни того, ни другого. Стена преградила дорогу, воздух встал поперек горла. Задыхаясь, она зашарила по шершавой стене, нащупала скобу, рванула ее на себя, от себя, отталкивая дверь, заброшенный дом, косматую темень леса. Беспомощно улыбавшаяся луна силилась выпростаться из ветвей и потому все сильней запутывалась.

– Берг ерцук чемурк мааром – шамкали черные деревья, тесня друг друга и обступая бегущую сломя голову Машу.

– Нет, не надо, нет… – умоляла Маша, заткнув ладонями уши. Но заклинание уже забралось в голову и прикинулось внутренним голосом:

– Нович сопо яседе манабра.

Маша закричала, пытаясь заглушить эту вездесущую тарабарщину. Не помогло. Заклинание продолжало звучать, как ни в чем не бывало.

И тогда отчаявшаяся, затравленная Маша увидела старое дерево, которое словно для объятья распахивало свои черные руки – сучья. Маша с разбегу воткнулась в него головой, наконец-то заклинание оборвалось, и хлынула тишина.

Проснувшись, Маша с облегчением признала свою душную комнату. Закрытое окно прикрывалось шторой. Все тело чесалось, словно под кожей тлел огонь. Особенно доставало левое запястье. Маша поскребла руку ногтями, отчего зуд только усилился. Казалось, что вся комната чесалась.

Школа! Маша вскочила с кровати. Стоявшие на телевизоре электронные часы не обрадовали: Маша проспала первый урок и вряд ли успеет на второй.

И тут Маша вспомнила, что сегодня воскресенье. Маша выдохнула и, почесывая запястье, огляделась.

В комнате все было как всегда: не на своем месте. На полу валялись бумажки, пуховки, ватные палочки, майки, грязные носки, тетради… Перманентный беспорядок был по душе и успокаивал. Прибранная комната сковывала, подавляла и навязывала свои дурацкие правила. В ней волей-неволей Маша искала свое место среди аккуратно расставленных и разложенных предметов и вещей, но никогда не находила. И лишь после того, когда Маша наводила беспорядок, встряхивала комнату, выворачивала наизнанку, Маша расслаблялась и чувствовала себя в своей тарелке и стихии. А вот папаня говорит, что комнатный бедлам – это признак депрессии. Ему видней. Он-то с хандрой на короткой ноге.

Оказалось, Маша так и спала не раздеваясь, в рваных джинсах и заляпанной мятой майке. Щека была расцарапана, на лбу выросла шишка, голова раскалывалась, горло стало наждачным от сушняка. Те еще вид и состояние. С внезапностью сна вспомнилось, промелькнуло перед глазами на ускоренной перемотке: черная птица, лес, заброшенный дом, глиняная фигурка на столе… Поморщившись, Маша тряхнула головой, как бы отгоняя от себя черти что. Чего только не померещиться. «Пить надо меньше», – раздался в голове голос Кости, которому, чтобы окосеть, достаточно бутылки светлого пива.

Пришло от него:

«Как настроение?»

«Никак», – ответила Маша.

«Злишься?»

«Нет».

«Как мне загладить вину?»

«Никак», – пусть помучается. В следующий раз будет думать головой, а не головкой.

От Кристины:

«Ты где ночью пропадала?»

«Была занята».

«Этим самым?» – шаловливый смайлик.

«Холодно».

«Какая ты загадочная…» – смайлик с бровями домиком. Обиделась что ли? Тоже достала уже…

Все достали. И почему так чешется запястье? Аллергия? Наверное, все-таки комары.

Но что же произошло этой ночью? Вроде бы она споткнулась и приложилась головой об асфальт. А дальше тарабарщина с абракадаброй.

Маша наткнулась на видео, созданное как раз этой ночью. На экране смартфона бегущая растрепанная деваха. Ее снимали с высоты птичьего полета, черты размывала темень. Нестабильное и нечеткое изображение прыгало, как пьяные шатались и дергались коробки домов, фонари, дорога. Перебежав через насыпь и заброшенный сад, где засыхали похожие на пауков яблони, девка ломанулась в сторону темного леса. «Вот дуреха», – подумала Маша, расчесывая запястье.

И в этот момент камера приблизилась к ошалелой беглянке, и Маша содрогнулась, узнав себя. Этого не может быть! Или все-таки может? Удалить эту хрень! С глаз долой, из яви вон. Не было ничего. Ни-че-го.

Но что это? Сбой, ошибка, глюк? Не веря своим глазам, Маша подрагивающими пальцами попыталась еще. И еще… Видео так и осталось в смартфоне. Оно было таким же реальным, как трещина и царапины на сенсорном экране. Маша застыла. Воздух сжался и потемнел.

В комнату приперлась мать и, скрестив руки на груди, уставилась на Машу, которая с опущенными плечами и головой сидела на краю кровати.

– Что? – буркнула Маша, расчесывая запястье.

– И она еще спрашивает… Посмотри на себя… В кого ты превратилась… Тебе самой не противно? – стал жевать комнату жесткий голос.

«Началось», – обреченно подумала Маша, исподлобья следя за разорявшейся матерью. Кожу на запястье все сильнее терзал и жег невидимый огонь. Надо остановиться. Но Маша, сама не замечая этого, все ожесточеннее пыталась выцарапать из руки зуд.

– В комнате бардак! Ночью где-то шляется! На звонки не отвечает!

– Потому что…

– Перестань чесаться, – оборвала мать.