Катерина Дементьева - Грустная девушка у жуткого озера

– что, если и выйдет сбежать, со мной случится что-нибудь ужасное. Я видела достаточно новостей, читала достаточно книг, чтобы усвоить – человеческая фантазия не знала границ в вопросах пыток.

Кстати, о пытках.

Это был скверный день. Я проспала, поэтому не успела ускользнуть до того, как Наполеон начал слушать Квин, и ох, воспоминания – о пластинке, о первых годах в лечебнице, о детстве – они обрушились на меня, обрушили мое давление, голову повело, стало даже холоднее, чем обычно, я испугалась, что сейчас меня не выпустят, поэтому поторопилась. Забыла взять шапку и перчатки, поэтому сразу же окончательно замерзла, но возвращаться не стала, закуталась в капюшон, как какая-то хренова Красная Шапочка, и пошла в лес.

Мне нужно было наслаждаться, шагать размеренно, чтобы оказаться в моменте, насладиться им, но было очень холодно и наслаждаться не получалось. Я думала о девушках в порно, которые обнаженные мастурбируют на снегу и выглядят совершенно довольными, думала о деревьях, которые трогали черными лапами сизое небо, но совсем не держали его, скорее ковыряли, пытались разорвать, чтобы оно скорее рухнуло, думала о том, как хотелось бы, чтобы интернет работал быстрее и без перебоев, и как хотелось бы сбежать из лечебницы, а лучше – вообще отсюда, но это ведь правда – если тебе некомфортно в одном месте, будет некомфортно во всех – сложность была в том, что я никак не могла принять это. Я была согласна, я понимала, но смириться не могла. Еще я думала, что, раз уж я Красная Шапочка, то мне, должно быть, полагается Волк – было бы здорово, чтобы это был Волк как в балете, который я видела однажды и который был совершенно о другом. Там Волк был не хищником, а партнером Шапочки, и они вместе пришли на бал, и у них был прекрасный танец, чувственный, стильный. Я люблю балет. Хотела бы посмотреть его по-настоящему.

Где-то на этой мысли у меня за спиной захрустели ветки, зачавкала грязь – вот они, мои волки. Не хищники, привлекательные или хотя бы опасные, просто местные мерзавцы. Мои ровесницы, ровесники, с некоторыми я, помню, играла в детстве, до лечебницы, некоторых помню только подростками, возможно, их родители переехали сюда или сослали только их – в любом случае было от чего озлобиться, а я была хорошей целью. Они окружили меня, начали толкать, шутить про Шапочку и Волка – эта метафора была дурацкой еще когда я подумала о ней в первый раз, а теперь она окончательно мне наскучила. Я отключилась, ушла в себя, в пустоту, тишину, темноту, а когда вернулась, обнаружила, что они еще не закончили. Как утомительно. Я стряхнула их руки – пришлось потолкаться, укусить одну, пнуть в промежность другого – и побежала. Они должны бы ориентироваться в лесу намного лучше меня, все-таки у них был каждый день, чтобы изучать его, а не три дня в два месяца, но нет, у меня легко получилось убежать, пусть я и была прекрасной мишенью – пунцовый плащ среди черных деревьев. Они меня упустили.

Я спряталась на краю кладбища, в заброшенной его части, где раньше любила гулять. Теперь – нет. Однажды я заметила, что у склепа приоткрыта дверь, заглянула туда, увидела, что он почти весь от пола до потолка забит книгами, и ушла. Мне нравилось воображать, что там живет какая-нибудь полупомешанная студентка, которая лихорадочно изучает эти книги, чтобы совершить какую-нибудь ужасную глупость – забавно, как большинство подобных глупостей в книгах сводится к созданию кого-то: монстра, голема, оживлению трупа. Я на минуту задумалась о том, что создают этих существ непременно мужчины, это было занятно. Должно быть, это была мужская зависть к рождению, но при этом и понимание, что создать они могут только нечто несуразное, никогда не настоящую жизнь.

Мне нравилось воображать, что я избегаю симпатичную часть кладбища, чтобы не мешать обреченному на провал научному прогрессу, но еще я знала , что книги наверняка наворовали в старой библиотеке и лежат они там, чтобы местные бездомные люди могли греться осенними и зимними вечерами. Но раз уж я оказалась здесь, то почему бы не проведать тот склеп и другие, которые мне нравились лепниной, мрачными надписями, тем, что двери и окна некоторых были похожи на лица, замершие от испуга или удивления – очень уместно для склепов. Книжный был закрыт на висячий замок, я обошла его по кругу, попыталась разглядеть что-то через доски, которыми были забиты окна, думала посветить фонариком телефона, но не решилась – пусть шансы получить скример были невелики, я была не в настроении проверять свою удачливость. Я прогулялась к другим, была отчего-то уверена, что они изменились, но нет, все такие же. Дошла до действующей части кладбища, по дуге, чтобы случайно не встретиться со священником, обошла церковь, прошла по мосту и оказалась в городе.

Было сравнительно рано, поэтому вариантов было немного: прогуляться к отцу или прогуляться по магазинам в торговом центре. Денег у меня осталось совсем немного, поэтому отец победил, и я почувствовала, как от одной мысли кривится лицо. И все-таки это было лучше, чем оставаться в лечебнице и слушать, слушать, слушать Квин, и из развлечений иметь только возможность наблюдать, как клуб самоубийц демонстративно, но все равно отчаянно пытается украсть из бытовки крысиный яд, или ножи с кухни, или веревку, или еще что-то, что потенциально могло бы помочь избавиться от жизни – не самое интересное занятие. Я шла к дому отца уверенно, быстро – чтобы у желающих пристать ко мне энтузиазма стало немного меньше, чтобы наблюдающие, если таковые найдутся, не теряли возможность верить, что не содержусь в лечебнице, а работаю там – отец вот смог.

Когда он подкидывал мне денег, он притворно сердился на систему, которая платит так мало, что даже на чулки и оплату телефона не хватает. Когда он разглядывал мою выходную одежду, он лез с советами, как мне начать одеваться, чтобы привлечь ухажеров . Разные мелочи, всякие мелочи – я делала вид, что не помню, как умоляла его не отдавать меня в лечебницу, не прогонять из дома, он – кажется, даже не делал вид, а в самом деле забыл. Я не любила с ним встречаться, но приходилось.

Все прошло довольно быстро, не считая одного эксцесса, но я была измучена, вымотана, обессилена. Я думала, интересно, что случится, если он умрет. Я унаследую дом, ведь так? А если я унаследую дом и любой ценой достигну новой договоренности с санитарами – или с самой главврачом, если это вообще возможно – эта новая договоренность, плюс немного денег – в мечтах у меня выходило вырваться отсюда, и это было прекрасно. Страшно, очень страшно, но восхитительно. Я отгоняла эти мысли, думала о коротком разговоре, который состоялся с соседкой отца в прошлый или позапрошлый раз и состоял в том, что она похвалила меня за выбор пути и отца – что он меня сумел прямо с детства устроить в школу при лечебнице. Я думала, интересно, все ли, кто работает в лечебнице – на самом деле пациентки и пациенты? И еще интересно – среди дипломов и сертификатов в рамочках, которыми увешаны стены в кабинете главврача, сколько настоящих, а сколько – поддельных? Может ли быть так, что все они – неправда?