Лариса Лактионова - Последний рейс

Помнишь, спросила сама себя Алиса, как ты притащила на урок французского языка, рыжего котёнка и засунула его в парту, а котёнок возьми да и выпрыгни в середине урока. И выперся, паразит, в центр класса, перед доской. Взял и нагадил. Наш француз был похож на арлекино. Худой, длинный. Бледное, бледное лицо, впалые щёки, редкие серые волосы на голове и почему-то, всегда сальные и прилизанные. Рот, как нитка. Вечно какой-то плаксивый. Руки ниже колен. Спина всегда сгорблена. Круглые, толстенные очки. Он, наверное, ни черта не видел. Ну, как нормальный человек, смотрит перед собой и не видит, что перед ним лужа и кучка, и он умудряется наступить именно туда, подскользнулся и растянулся, перед партами, во весь свой двухметровый рост. Весь класс зашёлся в гомерическом смехе, настолько это было комично. И только мне было не до смеха, так как француз считал, что всё зло в классе исходит только от меня. Где-то, конечно, он был прав. Уроков я ему много сорвала. А, как было не срывать? В кинотеатре премьера нового, модного фильма «Королева Шантеклера». Билетов не достать. А я всё-таки купила десять билетов, себе и своим друзьям мальчишкам. Начало сеанса в пять вечера, а у нас в это время урок французского. Ну, кому он нужен этот французский, когда такой фильм о испанской примадонне? Ну, кто устоит? Конечно я с пацанами выгнала весь класс в коридор, вывернули мы все лампочки, к цоколю приклеили бумажки, а затем ввернули их на место. Во всех классах горит свет и только в нашем темно. Нас и отпустили с уроков. На другой день электрик открыл секрет директору, о странном явлении темноты в нашем классе. Директор вызвал меня на ковёр и исключил из школы, ровно на три дня, в надежде, что за эти три дня, я исправлюсь, и морально, и физически, и перестану огорчать учителей своей родной школы, своими фокусами. Много он мне чего прощал, а разлюбил меня в 10 классе. До 10 класса, он мне прощал ношение брюк в школу и мини юбки, но когда я обрезала свои шикарные косы, они у меня были до пояса и каждая толщиной с кулак, он меня просто возненавидел. Носить косы было уже не модно. Что же мне отставать от других? Боже! Какая получилась причёска! Шапка белокурых волос. Головка, как у принцесы. Я сама себе нравилась. И припёрлась я 1 сентября в школу, в клетчатой ковбойке, в мини юбке и туфельки на каблучках. Супер-пупер. Модель с обложки модного журнала. Построение линейки, то есть все классы школы, строились в линейку в центре школьного двора. Директор со счастливым, праздничным лицом, готовый всех и вся поздравить с началом учебного года. И, вдруг, его взгляд останавливается на мне, и резко глаза становятся такими же, как у кобры перед прыжком. Лицо, из розовощёкого, приобретает цвет недозрелой сливы. Вначале он втягивает в себя воздух, а затем, извергает громкий хрип: – Хорошенькая! (Хорошенькая, это моя фамилия и я безмерно благодарна судьбе, за столь благостную фамилию. Особенно смешно всегда звучит, когда меня раздалбывают.) Помню, старпом орёт, как бешенный:

– Хорошенькая! Ты почему не сделала то-то…

– Ну, да. Конечно хорошенькая.

И у него всю злость, как рукой сняло. Рассмеялся и махнув рукой, ушёл. Конечно, трудно рапекать человека с такой фамилией, если ещё эта фамилия соответсвует внешности. Ну, вот. Орёт директор на весь плац:

– Хорошенькая! Шагом марш на середину!

А я и вправду хорошенькая. Выхожу, как королева. Все улыбаются, ласково на меня смотрят и только директор, как удав на кролика.

– Ты куда пришла, красавица? На подиум? Где твоя комсомольская совесть? Или замуж захотела? Ну, что есть желающие жениться на этой лахудре? Я упала с самосвала, никто замуж не берёт. Я спрашиваю есть?

В тот год готовили два выпуска. Два одинадцатых и два десятых класса. И все мальчишки сделали шаг вперёд. Моё лицо сделалось пунцовым, как румяный бок персика. Директор от такого бестыдства открыл рот. Огорчённо махнул рукой и ушёл. Завуч противным, тягучим голосом. велела мне встать в строй, а желающих на мне жениться, пристыдила и сказала, что им, выпускникам школы, следует думать о хороших оценках и не быть «Митрофанушками». Так мне директор и не простил моих красивых кос. И на меня, стриженную лахудру, не смотрел весь учебный год. И только вручая атестат, сказал с сожалением:

– Ты сама не понимаешь, какой красоты себя лишила.

И пожелал мне поумнеть. Так мы с ним и простились. И больше никогда не встречались. Наверное он меня не простил, а я его всё равно часто вспоминаю и так тепло, так светло становится от этих воспоминаний. Замечательный он человек. Детей очень любил. Раздолбает, раздолбает, а потом простит, по голове погладит и такое тепло исходило от его рук, такая забота, что некоторые нарочно старались чего-нибудь натворить, чтобы попасть к директору на раздалбон. Алиса повернулась на бок и уставилась взглядом в переборку каюты, как-будто там проносились сцены из её прошлой жизни. А помнишь, как училась в эстрадном училище? Голодно, холодно. Зато весело как! Конечно голодно. Стипендия 35 рублей и из них 15 рулей отдай за квартиру, а не отдашь – тётка выгонит. Во ведьма была! А жадная?! Жаднее её я больше и не встречала людей. Жрёт лапшу с жирной курицей у нас на глазах, её пяти квартиранток, тощих, голодных девчонок. Уплетает, зараза, за обе щёки. А щёки жирные, трясутся. Живот огромный и ходит вверх-вниз и весь колышится от наслаждения. И пот ручьями стекает по морде. Она морду даже не вытирала. Меня, от этой сцены, всегда почему-то тошнило, то есть хотелось быстрее сбегать и блевануть. А у моих сожительниц по квартире, всегда возникало обострённое чувство голода. Наверное потому, что жили впроголодь. Но я ведь тоже не мармеладом питалась. Попробуй проживи на 20 рублей целый месяц. Хватало только на хлеб, маргарин и чай с сахаром. А потом, эта жирная стерва, после жорева, устраивала нам, через стенку, сеансы секса со своим ухажором, то есть, такое же жирное порево, со стонами, вскрикиваниями и противным, противным скрипом панцирной кровати. И бесконечные вопросы:

Однажды мои нервы не выдержали и я выскочила в коридор и стала орать, как ненормальная.

– Вы жирные ублюдки! Прекратите орать. Вам хорошо, а мне плохо.

Толстуха вылетела в чём мать родила. Забежала в нашу комнату и через минуту вышвырнула мой чемоданишко за дверь и меня вытолкнула туда же со словами:

– Пошла вон шлюха из моего дома.

А ведь я ей только, только заплатила за квартиру. Плакали мои денюжки. Она мне их так и не отдала. И потащилась я со своим чемоданчиком в нашу общагу, в которой для первокурсников почему-то не было мест. Не селили, но надо мной сжалилась комендантша. Сдвинули в одной комнате койки и поставили кровать для меня. И стало нас шесть человек в одной комнате. В тесноте, да не в обиде. Жить стало веселее, но ещё более голоднее. В доме у толстухи я жила с работающими девчонками с ткацкого комбината. И хоть по тем временам, зарплата у них была небольшая, едва дотягивали от аванса до получки, но в светлые дни зарплаты, они позволяли себе праздник живота, а заодно и мне, от их щедрот, перепадало. Им приятно было подкормить дурочку студенточку. Они себя чувствовали на высоте, немножко рокфелерами и смотрели на меня свысока. Я не обижалась. Не до гордости, когда от голода в животе бурчит. А теперь сплошная нищета. Как на грех, в нашей комнате, собрались все те, кому родители помогать не могли. Шмотками мы менялись и поэтому, всегда выглядели прилично. А пригород был зажиточный. Хорошо люди жили. Большие дома, сады. Поросята хрюкают. Люди сало едят. Курки жирные, шустрые сквозь заборы туда, сюда шныряют. Не могла я на такое смотреть. Подговорила девчонок устроить засаду. Купили мы со стипендии леску, большие крючки на большую рыбу, накопали червей, залезли в чащу кустарника, нанизали червяков на гачок и ждём, когда жадная курица заглатнёт нашу наживку. В первый раз мы поймали, аж три курицы. Устроили праздник живота. И так нам это понравилось, что стали мы туда ездить через день. Но сколько верёвочке не виться, а кончик всегда будет. Сидим мы значит в засаде, а курка дура, видно плохо заглатила крючок и разоралась, раскудахталась, как базарная баба. Её, наверное, на весь район было слышно. Вот тут нас тёпленьких и взяли, и под белы рученьки в воронок посадили, и в районную милицию привезли. Умница наш директор училища. Ночью вылез из тёплой постельки и притащился в ментовку, договорился с начальством, что берёт нас на поруки и, что с его студентами такого больше не будет. Привёз всех на своей машине в училище, посадил в рядочек в кабинете и стал вежливо распрашивать, как мы докатились до такой жизни. А когда узнал, что мы кур таскали из-за голодухи, попросил у нас даже прощения, за свое бесчувственное отношение к нам. Пообещал, что всё исправит. И правда, вскоре мы зажили и весело, и сыто. Директор из студентов, которые не получали финансовой поддержки, организовал агитбригаду. Взял в аренду автобус, заказал афиши, а инструменты у училища были. И поехали мы по сёлам, по посёлкам с концертами. Я была и конферансье, и певица. В сёлах, где мы выступали, все пацаны в меня влюблялись и бежали за автобусом, аж до околицы села, со свистом и улюлюканьем. Приятно вспомнить. После концерта каждый участник получал по 4 рубля, а я за конферанс на 2 рубля больше. Это были деньги! Но жадность фраера губит. Так и я попалась, как кур во щи. Возвращались мы с концерта и пошёл разговор, кто и сколько сможет сожрать шоколадного мороженого. Я возьми и ляпни, что запросто слопаю 25 штук. Сашка Вернигора остановил автобус и купил 25 эскимо на палочке. Я их с дуру и сожрала. Ума нет – считай калека. Через день попала в больницу с гнойными гландами. Принеприятнейшая операция, доложу я вам. Накрылась моя карьера медным тазом. Учёба тоже. Ткнула с горя пальцем в карту Советского Союза с закрытыми глазами, а открыв свои прекрасные очи, обнаружила, что мой пальчик упирается в город Мурманск. Благо билеты тогда на поезд были совсем дешовые и очень даже доступные для бывших студентов. От юга до крайнего севера, аж до столицы советского заполярья, билет стоил 19 рублей, 40 копеек.