Элизабет Берг - История Артура Трулава

– Ну…

– Я люблю лук.

Она наклоняется, и Гордон, подойдя к ней, утыкается большой головой ей в руку и жмурится от удовольствия, когда ему чешут за ухом.

– Кажется, у тебя появился друг, – замечает Артур.

– Ну, хоть один…

– Два, – поправляет он.

Девушка бросает на него короткий взгляд, потом вдруг оседает на пол и закрывает лицо ладонями.

– Ох… Мэдди? Что с тобой?

Артур сел бы рядом, но потом он просто не встанет.

– Мэдди?

Она опускает руки и смотрит прямо на него.

– Меня вчера бросили.

Артур кивает.

– Хм… Меня тоже.

Мэдди недоверчиво хмурится.

– Правда?

– Ну, вроде того. Давай пообедаем, и ты мне ответишь, как по-твоему. А потом я тебе скажу, что думаю про твою историю. Про то, что случилось с тобой. Если ты захочешь со мной поделиться, конечно.

Мэдди поднимается с пола и проводит рукой под носом. Артур вздрагивает, когда она задевает кольцо.

– Ну, не все, но могу рассказать.

– Вот и хорошо.

Он направляется в кухню и мимоходом бросает взгляд на дом Люсиль. Никого не видно, и свет не горит. Наверное, вышла куда-то. Будем надеяться, зонтик она не забыла…

Артур выдвигает для Мэдди стул.

– Сейчас все будет готово.

Только бы молока хватило на суп. И нашлись бы две одинаковые тарелки. Желательно чистые. Когда живешь один, за такими мелочами перестаешь следить.

– Здесь что, ящик в столе? – удивляется Мэдди.

– Ага. Раньше так делали. И хранили там столовое серебро. Удобно. Мы с Нолой держали там «зеленые марки». Правда, теперь их уже нет…

– А что такое «зеленые марки»?

– Ну, их выдавали в магазинах и на заправках, потом можно было обменять на разные товары: посуду, игрушки… Если много накопить, то даже на неплохую мебель. А детишкам нравилось собирать их и наклеивать в специальные книжки.

– И вашим тоже?

– У меня… У нас с Нолой не могло быть детей.

– Оно и к лучшему, – негромко произносит Мэдди.

– Что?

– Я говорю: «Оно и к лучшему»!

Артур недоуменно смотрит на нее, высунув голову из холодильника.

– И почему же это, позволь узнать?

Девушка пожимает плечами.

– Ты не любишь детей?

– Я-то люблю. А вот многие – нет. И понятия не имеют, что с ними делать. Дети им только мешают.

Отыскав молоко, Артур встряхивает картонку. На суп хватит. Открывает консервную банку и опрокидывает в кастрюлю, затем добавляет молоко. Руки слегка трясутся.

– Я бы хотел, чтобы у меня были дети. По многим причинам. И особенно сейчас.

Повисает пауза, потом Мэдди спрашивает:

– А сколько вам лет?

Артур отвечает: восемьдесят пять, и интересуется ее возрастом.

– Восемнадцать. Почти.

Звучит как поэзия.

– Ты выглядишь младше.

– Знаю. Это у меня с рождения.

Артур не сразу, но смеется. Мэдди тоже улыбается. Боже, какая у нее улыбка! Никогда такой не видел! Лицо будто озарило солнце. Просто красавица. Еще бы эту штуку из носа убрать…

– А у вас есть хлеб? – спрашивает Мэдди.

– Конечно. Половина батона.

– А сыр?

– Да. Плавленый, в ломтиках.

– Хотите, сделаю сырные гренки к супу?

Артур озадачен.

– А как ты собираешься их делать?

– Я раньше никогда не пробовала, но видела в ресторане, что томатный суп подают с ними. Думаю, надо просто положить сыр на хлеб, запечь и нарезать.

– Звучит неплохо. Сковорода вон там. – Он указывает ногой на нижний ящик.

Мэдди достает небольшую чугунную сковородку.

– У вас есть сливочное масло?

– Есть. Только моему доктору не говори.

Когда Люсиль возвращается домой, на часах уже полдвенадцатого. Подумать только! Почти полночь! Сколько лет назад такое было в последний раз?! Ну и ну!

Ко сну будто готовятся два разных человека. Нынешняя Люсиль, наносящая на лицо ночной крем, и другая, прежняя, с румяными щеками, гладкой, буквально светящейся изнутри кожей и каштановыми волосами до плеч, такими густыми, что они с трудом поддавались гребню. Перед глазами так и стоит то, юное лицо – ох, до чего же прелестное! – да и сама будто вернулась в молодость! Даже тело словно тогда – легкое, полное сил! Подбородок поднят, ноги выпрямляются, и от макушки до пяток вдруг пронизывает такой заряд энергии, будто на тебя опрокинули ведро воды. Или как в тот раз, когда вилка попала в тостер и Люсиль ударило током.

Она закрывает глаза. Пальцы взлетают к крепко сжатым губам, из которых вдруг вырывается что-то среднее между смехом и рыданием. Выключив свет в ванной, она идет к постели, будто ступая по облакам, – только теперь смысл этого выражения становится ясен.

Люсиль ложится, гасит лампу у кровати. В темноте проступает его лицо. Вернее, тоже два – молодое, из времени, когда они были вместе, и старое, то, каким оно стало теперь. Угадайте, какое из них больше и висит прямо перед глазами огромной полной луной?

Фрэнк Пирсон…

Фрэнк Пирсон!

«Я думала, ты умер», – сказала ему Люсиль. «А я думал – ты», – ответил он, глядя на нее, как на чудо. Конфеты, букеты – все это ерунда, кто бы что ни говорил. Вот быть живой, когда тебя считали давно в могиле! Живой и здоровой! Ну, относительно…

Люсиль вздыхает. Она измотана, но вряд ли сможет сейчас уснуть. Пытаясь успокоиться, дышать помедленней, кладет себе руки на живот…

Глаза ее вдруг распахиваются. Нужно сесть на диету. И раньше подумывала, для здоровья – на каждом приеме доктор Финк смотрит на график массы тела и потом молча поднимает взгляд на пациентку. «Прекрасно понимаю, что вы хотите сказать. Я сброшу вес», – всякий раз обещает она. Снова и снова. Однако худеть только ради здоровья – перспектива довольно безрадостная и изначально обреченная на неудачу. Другое дело – во имя любви…

Завтра Люсиль собиралась попробовать добавить в печенье с кусочками шоколада еще и ириски – ей было интересно, каким получится вкус. Теперь не станет. Или, может быть, все же испечет и угостит Артура. Он такой худой, прямо-таки просвечивает. Да, она станет все отдавать ему – он будет только счастлив. Она больше на него не злится – из-за Фрэнка. Улыбайся, и весь мир улыбнется тебе. Влюбленных любят все [5] Строки из популярных песен 1930–1950-х гг. .

Люсиль лежит, пытаясь отвлечься от мыслей и заснуть, но ничего не выходит. Тогда она снова включает свет, сует ноги в тапочки и спускается за письмом, что получила буквально на днях. А еще говорят, что никто уже давно друг другу не пишет! И это был не просто листок бумаги, с ним пришло нечто куда большее! Подумать страшно – что, если бы письмо затерялось? Если бы его вырвало из рук ветром? Если бы, несмотря на написанный от руки адрес, Люсиль сочла бы это очередной рекламой, как практически вся остальная почта, и выбросила бы? Или взглянула бы на имя отправителя и сказала: «Ох, нет… придумал тоже – наше время давно ушло»? Что верно, то верно – однако на самом деле никогда не поздно.