Игорь Изборцев - Спастись еще возможно

– Будь ласков, подойди, папа-Влада тебя хочет видеть. Очень просила. Подойди, мил человек, не обижай старого рома.

В другое время Прямой не задержался бы здесь и секунды. Может быть, он вообще не остановился бы рядом с подобной личностью. Но прежде он не встречался и с мертвым Глушковым… Поэтому теперь молча поплелся за странным цыганом. Они свернули за угол забора, и пошли по Музейному переулку, удаляясь от Некрасова. В заборе наконец обозначились железные ворота, одна створка которых была чуть отодвинута. Они вошли во двор, густо заросший репейниками и лопухами. В самой его середке средь диких порослей, на фоне угрюмых известняковых стен бывшего купеческого дома, восседала старая цыганка. Издали она напоминала ром-бабу на прилавке кондитерской, только была необыкновенно лоскутно-пестрой. Она густо дымила папироской и, похоже, раскладывала карты на стоящем подле нее пустом ящике. Цыган забежал вперед и, склонившись, что-то ей зашептал. Она слушала, не поднимая головы, и кивала. А потом, когда Прямой был уже в двух шагах, посмотрела на него широко открытыми черными глазами, с неестественно раскаченными в ширь зрачками, словно после солидной дозы атропина. На Прямого повеяло чем-то чужим и враждебным, но очень отдаленно, поэтому это и не вызвало никаких защитных рефлексов.

– Ну? – сказал он и наклонил голову, рассматривая карты и тасующие их коричневые руки цыганки, сплошь унизанные перстнями. «Болты, похоже, фуфло, – решил он, а пулемет ништяк». Карты действительно выглядели очень странными: таких прежде он никогда не видел. На некоторых были изображены люди в красочных старинных костюмах, на других – целые группы людей и какие-то непонятные сцены.

– Интересуетесь? – хриплым низким голосом спросила цыганка. – Это самые старинные карты на свете и самые таинственные – в них все знание мира. Все! События всех времен! Вот и я! – цыганка указала на одну из карт, на которой была изображена сидящая женщина в тиаре, испускающей лунное сияние. На коленях у нее лежала книга, а в левой руке – ключ. Было что-то еще на заднем плане, но Прямой не сумел разобрать и только вновь повторил:

– Ну? Что надо?

– Грубые вы, – фыркнула цыганка, – может быть, я о важном хочу сказать, о женитьбе, например. Мы, цыгане, много чего знаем. Знаешь про нас?

Прямой не ответил, он сузил глаза и сделал вид, что собирается уходить. Но нет, он не ушел бы, не смог. Неизвестно по какой причине, но не ушел бы и все. Знала об этом и ворожея-цыганка, поэтому, не торопясь, продолжала:

– Некогда в Великой Александрии в храме Сераписа, бога плодородия, повелителя стихий и властителя мира мертвых, хранились необъятные тайные знания, веками собираемые со времен Манефона многочисленными жрецами. Но храм однажды был разрушен людьми, для которых знание ничего не значило. Спасти удалось немногое. Но и это, что уцелело, велико – это великая книга Тарот, которую мое племя, цыганское племя, носит по миру с тех пор. Мы не бродяги, и не безродные скитальцы, кем по невежеству считают нас варварские народы – мы несчастные потомки великого племени хранителей Знания, сберегшие свой древний язык, магические способности и несущие потомкам безценное сокровище Тарот. Вот шут, – цыганка указала на карту с фигурой в бубенчиках, в которой узнавался джокер. – Шут, для которого шутовство просто тень, потому что он олицетворяет собой всю вселенную. И весь этот мир есть Марди Грас – блеск божественных искр, разбросанных по одеянию шутов.

Цыганка хрипло рассмеялась, и Прямому показалось, что от нее-то как раз и посыпались те самые искры.

– Папесса, то есть я, – засипела она, – восприемница жриц Кибеллы и носительница их знаний. Я погадаю тебе и открою все. Хочешь?

Прямому отчего-то стало страшно, но он затискал это чувство поглубже вовнутрь и бодро сказал:

– Валяй, только базарь покороче, у меня времени в обрез.

Цыганка принялась быстро перекладывать карты с места на место, так что перед глазами у Прямого замелькали пестрые картинки: император, императрица, висельник, скелет, косящий головы, колесница и какой-то ужасный монстр с рогами, а цыганка Папесса все шевелила губами, пока на что-то рассердившись, не выдала вдруг длинную тираду на своем древнем наречии, тыча в карты унизанными перстнями пальцами. Она отбросила папироску и даже в сердцах плюнула на землю.

– Нет, так не годится, они мешают возрастать деревьям Сефирот. – проскрипела она. – Убирайтесь в свою преисподнюю!

– Кто мешает? – глухо спросил Прямой.

– Да мертвецы, – раздраженно ответила Папесса, – кто еще? Чего они к тебе увязались?

«Знает, она все знает!» – Прямой похолодел, сердце его тревожно застучало. Да что это сегодня…

– Павел Иванович… – промямлил он. – Павел Иванович. Это он!

– Что? – спросила Папесса и внимательно посмотрела на Прямого. – Павел, говоришь, Иванович? Едва ли… – она покачала головой, – я о тех, что встают из могил раньше оного трубного гласа, а им не положено…

– Так это и есть Павел Иванович, – прервал Прямой, – это он…

– Дался он тебе, – махнула рукой Папесса, – ладно, слушай…

«Нет, она все знает», – запаниковал Прямой и до боли стиснул зубы. Ему и нечего не оставалось, как слушать бред цыганки, порой вовсе не имеющий смысла и от того, наверное, проникающий в сознание лишь фрагментарно.

– Ты им не верь, они хоть сраму не имут, но и правды не знают… – сипела цыганка, – ты все правильно делаешь, только зря хочешь им верить… компедиум вселенной… насчет женитьбы точно тебе скажу – будет… модус операнди… казенного дома никак тебе не миновать, если… все составляющие должны соединиться через творение… божественное и человеческое сознание соединяются в священном браке… «Какая чушь, – думал все время Прямой, – Павел Иванович, цыганка, ее бред – фуфло…»

– А о России ты как мыслишь? – спросила вдруг цыганка хоть о чем-то понятном. – Это ведь я о ней, это ей предстоит женитьба…

– Да не думаю я ничего, – безразлично сказал Прямой, – живу и все. Будет желание – свалю. Но пока мне и здесь ништяк. А ты… – он решил вдруг грубым напором завершить дело, – ты, старая, в натуре порожняк не гони и фуфло не толкай, говори дело, что про Павла Ивановича знаешь?

Старуха улыбнулась, сверкнув золотыми фиксами, и покачала головой:

– Ой-ой-ой, будет тебе болезный и дорога дальняя и пиковый интерес и известия нежданные, и дом казенный, но позиций не сдавай и сторублевками зря не кидайся – не дело это. Будь, кем был – спуска не давай и обид не прощай. Так-то. Скоро, может, и свидимся. А Иваныча твоего не знаю, много чего знаю, а его нет. Ступай, болезный, и ручку позолоти…