Сергей Табольский - Записки из русской деревни. Найди себя в лесной глуши

Этих людей совсем не беспокоили проблемы современной цивилизации, вконец помешавшейся на чрезмерном потреблении и маниакальном карьеризме. Тщательнее всего они прислушивались к голосу своего сердца, считая высшим из мирских благ подлинную человеческую свободу.

В то время я всем своим юношеским темпераментом бунтовал против городской среды и жаждал стать таким же человеком: свободным, мудрым и самостоятельным…

«Отринуть то, что жизнью лишь казалось. Чтоб умирая, не скорбеть о том, что я не жил…» – повторял я про себя строки Генри Торо, будто священную мантру.

И моё путешествие было первым шагом навстречу давней мечте. Идеалистическую и мечтательную жизнь путника (или же романтика) в то время я искренно считал единственно верной и полезной для человеческого сознания и души. А потому, я решил пожить в лесах, нащупать почву, привыкнуть к прохладе и сырости, вкусить даров природы и обдумать свою будущность.

За все те месяцы деревенской жизни я исписал несколько толстых тетрадок. Мой дневник в большей степени походит на сборник миниатюр и воспоминаний. Он в умеренной форме передаёт те ощущения и переживания, которые возникали в моём сознании в те славные деньки. И хотя порядок записей нарушен и передан в хаотичной последовательности – это никак не нарушает структуры произведения. Всё самое важное, – искренне на это надеюсь, – я смог передать без искажений.

«Послушайте! Ведь, если звёзды зажигают – значит – это кому-нибудь нужно?».

Владимир Маяковский «Послушайте!»

Теперь я деревенский житель. Уже несколько недель я живу в лесу, неподалёку от «Черновки», сплю в палатке и ем из котелка. За это время я успел обустроить свой лагерь, познакомиться с деревенскими жителями, обойти ближайшую округу и наладить полезные связи.

Я познакомился с одним старцем-рыбаком, и он рассказал мне о местных прудах, коих по всей округе было огромное множество. Он показал мне, где лучше всего клюёт карась, подсказал, в какое время начинает кормиться карп и на какую наживку его лучше ловить.

«Вообще рыбы здесь много, – сказал старец-рыбак, – Тут тебе даже толстолобик может попасться. Только вот животное это слишком умное. Просто так его не поймаешь, уметь надо».

Благодаря этим советам я разбавил свой скудный аскетический рацион – почти целиком состоявший из круп, овощей и ягод – ещё и свежей рыбой.

Местные пруды были длинной цепью естественных водоёмов. Будучи совсем небольшими по размеру, но рассыпанными в огромном количестве по всей долине, с вершины холмов они напоминали маленькие зеркальные лужицы, которые блестят на асфальте после дождя. Их воды настолько изобиловали живностью (рыбой, выдрами, водомерками, ужами и лягушками), что казались кишащими резервуарами. Иной пруд превращался в неподвижную гладь только в самый сильный солнцепёк, когда животным приходилось прятаться на глубине и в тени кустарников, а всё остальное время вибрировал от множества кругов и всплесков, происходящих в несчётном количестве каждую секунду.

Множество закатов я встретил, наблюдая за зыбкой гладью воды. Вот что я записал в своём дневнике в один из таких вечеров:

«Точно так же как рыба в деревенском пруде не может знать об африканских саваннах, о сибирских лесах и антарктических льдах, обо всех морях и океанах, о звёздах и галактиках, – словом обо всём многообразии форм, из которых и состоит наш мир, – также и от человека сокрыта большая часть мироздания. И лишь одна, последняя надежда есть у человека всё познать и ко всему прикоснуться – это смерть.

Не верю я, что такое разнообразие вещества во вселенной создано лишь для того, чтобы бесследно сгинуть, оставив после себя «ничто».

Если человечество не заблуждается абсолютно, и все те науки, ставящие своими целями ответы на вопросы – «Что есть мир?», «Как он возник?» и «Какова роль человека в этом феномене?» – хоть на одну сотую долю процента верны, то та продуманность и порядок, которые так явственно просматриваются во всех фундаментальных законах вселенной – есть лишь верхушка айсберга. Однозначно, видимый мир это частичка чего-то большего».

В силу немногочисленности обитающего там человека пестрящая долина, была необычайно богата естественной природой.

В низине лугов бурлила летняя насыщенная жизнь: по тропам, проторенным диким зверем, бегали суслики, ласки, полёвки и косули. Склоны лугов блестели яркой синевой цветущего кипрея, а в дебрях осоки зрела молодая клубника. Шмели с пчёлами не знали покоя с самого утра и до захода солнца. По ночам из лесов доносился яростный клич сражающихся секачей. А днём луга пестрели таким многообразием цветов и запахов, что глаз вместе с носом невольно восхищались и никак не могли пресытиться этими насыщенными ароматами и яркими цветами, сияющими вокруг.

Миновал месяц. Мой разум начал понемногу успокаиваться и привыкать к долине. Город оставляет на человеческой душе незримые рубцы, избавившись от которых начинаешь видеть мир иным взглядом. Каждый день я наблюдал за тем, как мир вокруг меня преображается. Каждое утро я просыпался новым и всё более «чистым» человеком. Стрекотавшие в моей голове мысли, подобные облаку голодной мошкары, умолкали; и с угасанием шумного разума стали явственнее видны другие процессы, доколе затерянные в бурной деятельности сознания. Я заметил, что закат засиял ярче прежнего, а спокойная ночь стала ещё спокойнее. Громче зазвучали и птичьи голоса, не умолкавшие до самого рассвета. И я понял, что природа не приемлет тишины, она поёт такую песнь, что многим слаще и приятнее для слуха.

«Я один, но это не значит, что я одинок».

Виктор Цой «Ночь»

Окинув взглядом свой лагерь, разбитый на окраине пролеска и спрятанный большую часть дня в тени массивных ракит, я испытал гордость. Не за себя, конечно, но за природу, которая создала такие условия.

Я отправился к деревенскому колодцу и принёс две бутыли воды. Вымыв котелок, я развёл костёр и поставил вариться чай.

Усевшись вблизи потрескивающих поленьев, я настороженно прислушался: в деревне перекрикивались собаки, – их лай разлетался по всей округе. Стоял вечер, небо было сокрыто густой пеленой стремительно несущихся свинцовых туч, а сумерки только начинали крепчать.

Пасмурно. Последний солнечный день был, кажется, на прошлой неделе. Деревенские старцы говорят, что июнь выдался самым холодным и дождливым за всю историю наблюдений. Они узнали это из телевизора. И это вполне походит на правду: дожди льют через день, с севера всё время дует пронизывающий ветер, а воздух непривычно свеж и прохладен. Вся долина посерела от влаги. Деревья поникли и прижались к мокрой земле. Куры с понурыми головами целыми днями прячутся под навесом, а собаки с худыми телами и выпирающими рёбрами каждый вечер воют на хмурое небо.