Максим Шлыгин - Via Combusta

– Вот знаешь чего я не могу понять, Игнат? Мир, он же не идеальный совсем. Он реальный. Ты можешь сколько угодно говорить о высокой морали, но ты выйди на улицу, такой идеальный. Наркотики… Ты кофе, вон, с сахаром пьешь, а сахар – зло, наркотик самый настоящий, с привыканием. Как и кофе, ё-моё. Сейчас омара солёного будешь кушать и коленками хрустеть от отложения солей потом. А вечером тупо сядешь телек смотреть с электронной сигареткой, потому что продюсеры тебе специально подсовывают такой контент, который вызывает привыкание, что приносит максимальные рекламные бюджеты, ведь ты же развлекаться хочешь, а не расстраиваться…

– Лёх, да это всё понятно, всё лекарство и всё яд. Но считается, что твоя электронная дурь так затягивает, что человека разрушает, семьи. Сейчас же детям уже не сказку рассказывают, чтобы отвлечь, а тупо планшет включают. Причем включают для того, чтобы сами в твои танки гонять или овец растить.

– Ну и что? А до этого, типа, на Руси, всё ровно было? А я тебе скажу, что на Руси, чтобы дитё отвлечь, кукол делали из соломы и розги из кожи. И было у дитятки только два варианта: либо сидеть тихо с соломенной куклой, либо создавать суету и получать по спине розгами. Вот как моральнее, как честнее? Как было или как стало? А что, если новости смотреть, где тебе заведомо формируют образ врага, это хорошо? Это человека не разрушает изнутри?

– Слушай, так можно чего угодно оправдать, Лёш. Ты умный парень, но протестант по сути. Сейчас свободный ветер разогнал тебя и шмякнет хорошенько об стену. А смысл очень простой, старик – эффект осаждённой крепости. Может, тебе и странно от меня такое слышать, но идёт война, большая, кровавая экономическая война. Там крепость осаждена, снаружи поддавливают, и, чтобы выдержать осаду, внутри крепости не приветствуют инакомыслия. Ты что-нибудь слышал про оппозиционные течения в Брестской крепости? Нет? Вот, и никто не слышал. Время такое. Соборность. Может, санкции отменят в следующем году, а может, и нет.

– Да, оно в России всегда было, время твоё. Какую эпоху ни возьми, – на излёте накатившего сожаления произнёс Алексей. – Всегда. Не вчера же было придумано, что морально, а что нет. Проблема в том, что мы взяли и разделили мораль на спектр от совсем плохого до совсем хорошего, где хорошее – это жизнь, а плохое – смерть. Разделили, а потом обозначили, что мы живём, ориентируясь исключительно на жизнь, как символ чего-то хорошего. А смерть – это совсем плохо, даже думать нельзя, а умирать – тем более, табу. Тебе родиться помогут, роддома, забота, лекарства, укольчики и так далее. А умереть помогут? Не-а, подыхай сам, без укольчика. И тут-то возник перекос, Игнат, именно тут. Мы не искали середину в понимании смысла жизни и смерти, что это две половины одного и того же, и не подбирали баланс на оси добра и зла, белого и чёрного. Мы просто сместили балансир на сторону жизни и добра, чем закосили весь механизм своих моральных весов напрочь. И стала наша мораль описываться символом златоглавого белокаменного монастыря, так ведь? И всё, баланс нарушен, смещён в сторону жизни и добра. Побег от реальности, от неизбежности смерти, в монастырь в чистом виде на уровне коллективного бессознательного. А люди ещё гадают, что ж так бедно живётся-то на Руси? Так, ребята, родные, в монастырях денег нет. Их и не было там никогда, братцы. Птицам деньги не нужны. А я деньги зарабатываю, понимаете?! И точно знаю, что товарно-денежные отношения, которые мне интересны, возникают на стыке добра и зла, прямо посередине спектра. Я разве виноват, что я посередине и они посередине? Только моя середина в реальном центре, сером центре, а у них середина в белокаменном монастыре. Так кто из нас идеалист и реалист? Не верю я в высокие идеалы, Игнат. Высокие идеалы – это острые углы, а в море нет квадратной гальки, она вся круглая. Я это понимаю, поэтому живу по реальным правилам. Может, я по их меркам и зажиточный. Да, я зажиточный, а они – прожиточные, но так кто из нас заблуждается?

– Так, я не понял, Лёш, ты зачем эту тему сейчас поднял?! – ошарашенно смотря на заведённого токующего собеседника, аж с середины его длинной тирады, грубо, если не сказать – зло, тормознул поток слов Игнат.

– Какую тему? – остановился Алексей, как вкопанный.

– Лёха, не надо трахать мне мозг, – в голосе Игната явно сквозила если не внезапная ненависть, то плохо скрываемая угроза. – Ты прекрасно понял, о чём я. Ты с хера эту тему про «смерть от укола» трогаешь?!

– Дядь, ты чего? Чего ты взбрыкиваешь-то? Я ж тебе говорю – не помогут. Подыхай сам, – пытаясь продолжить на той же волне, докатывался Алексей, но, увидев, как мертвенно побледнело лицо его визави, осёкся. – Игнат, я не понял, чего ты на меня уставился, как на крысу? Я тебя прищемил чем-то?

– Ты если бы не был моим хорошим знакомым, вот, я б тебе всю харю здесь разворотил! – рявкнул Алексею молодой принц таким неожиданно ледяным, скорее даже мёртвым тоном, что у того невольно подкатил комок к горлу и обдало приливом горячей крови всю нижнюю половину лица.

Алексей вдруг осознал, что, видимо, сам того не желая, больно уколол партнера в его, возможно, самое уязвимое место. Лихорадочно пытаясь вспомнить всю информацию, которая хранилась в его технократической голове, Вознесенский старался выдержать тяжелый пронзительный взгляд без ножа режущих его с противоположной стороны столика голубых глаз. Но так как на сбивчивые запросы хозяина память выдавала об Игнате лишь ответы делового характера, с предположительным размером личного капитала, кругом общих знакомых, деловых интересах и прочей бизнес-аналитикой, приправленной обрывочными сведениями о традиционной многодетной семейственности Игната и чем-то ещё, то ни сами по себе, ни все вкупе, эти разрозненные данные вряд ли могли объяснить происходящее. С каждой секундой длившегося молчания Алексею становилось, мягко говоря, не по себе. Поняв, что в голове не найдётся ни малейшей зацепки за чувство вины, он попытался вяло перейти в наступление, пока не понимая ни правильной стратегии, ни тактики.

– Игнат, проломить башню можно и другу, если он не прав… Если тебе так надо – да на, бей, – так же не моргая и не отводя глаз сухо процедил он, откидывая салфетку с ног и подвигаясь ближе к столику. – Я твоих заморочек всех не знаю и знать не хочу. Своих выше крыши. Обидеть тебя не хотел. Сказал, как есть. Как думал, так и сказал…

– А ты, Лёш, в следующий раз получше думай, кому и что ты говоришь, – язвительно, но уже менее агрессивно, донеслось с противоположной стороны. Было видно, что Игнат уже не остановится, пока не выскажет всё, что у него есть на этот счёт, поэтому имело смысл не перебивать. – А особенно тогда, когда ты ни хера не понимаешь, о чём ты говоришь. Ты думаешь, ты, твою мать, всё знаешь? Укололи тебя – и мягко откинулся? Ты ничего, ничего в этом не понимаешь, Лёха! Не гневи бога, тебе есть, чего терять. Если бы всё было так просто, Лёш.