Светлана Сазонова - Тепло камней

Мой поводырь, слепая тень, покинь меня
сейчас страсть пыль меж жерновами
Переверни часы, засыпь песком
улыбку, блеск воды на солнце
Твой прелестный запах
И умные глаза
Явь сны я вижу вверх тормашками
На узкой улице осенним вечером
Авто, омытые дождём
Как устрицы, отливают перламутром

Человек не вместит избыток
милостей неба
Река чистых чувств
вышла из моих берегов

Белые чашки с саксонским рисунком
Пластиковые бутыли
Глубокая ванна переполнены
Все краны открыты
В моем доме плещется голубой Дунай
Вода уже по щиколотку
И рыбы слегка задевают меня,
Встречая на своём пути

Господь,
Мы в театре твоего величья
Дымчатые облака здесь
Схвачены кое-как на живую нитку
И тучки у тебя на птичьих правах
О нас и речи нет
как четки перебираешь наши позвонки,
читаешь мысли и письма до дыр
Любовь являешь горящий куст Моисею
И отсвет огня чернит без того смуглую леди.

на берегах
рыкайте львы
песочных часов
сочись дорожка
карманный фонарик, освети мне путь

я знаю
по почте придёт
коробка конфет, и в каждой
капелька яда
шарик рыбьего жира
маленькая бомба
моей смерти
нарочно сделана на заказ
не перепутать —
указаны инициалы
подсказка для почтальона

Любовь открывает шлюзы
успей всплеснуть руками
слоновья ярость любви беспощадна
жирное масло ромашки любви,
деньги любви
профили цезарей
добыча солёной любви тайком
казнить растоптать и сжечь
выстрелить прахом из пушки
любовь запятая помиловать

Заветная мельница, щедро
намели манны небесной
последний раз в этом году
утешь шёлкового самурая
утешь мою бритую башку
в отчаянии и трауре
утешь, умер мой
человек дождя

Чистая ненависть, без любви
Лишь война хороша, а мир – дурной
злое имя
забудь горький трепет бабочек в кулаке и лягушек в постели
я не могу больше слышать звук твоих шагов
видеть тупое лицо
Из-за чего сыр-бор
мнимая крепость любви
Арматура, стальной каркас
и стены из яичной скорлупы

Лицо девушки из фильма
в плывущем, кривом стекле,
левая щека и губы словно искусаны пчёлами,
она вполне сыта от слёз
но есть и правдивые отражения
говорю я, человек за письменным столом —
за спиной у меня, в зазеркалье
ведётся строительство башни

Мы здесь, Господи, на ярмарке тщеславия,
под Твоим палящим солнцем,
всю нашу жизнь
женщины в начале беременности, едва округлились животы
ребёнок внутри размером с персик
старшенькие только-только научились ходить
и задумываются, прежде чем ступить
ножкой в мягком башмачке
мужчины с пытливым взглядом
надеются на удачу
девушки, похожие, словно сёстры
русые волосы одной длины
южный загар
насмешливые юнцы
с бледными шрамами на руках
ещё не оперились, а всё туда же
Мы все здесь, как уже было сказано
поднимаемся и спускаемся по лестницам
выбираем, прицениваемся, спорим, торгуемся,
уговариваем, бьём по рукам,
собираем по кирпичику свои башенки
она – Вавилонскую
он – Пизанскую,
я и ты – из слоновой кости
Суетимся и хлопочем, глупые
и жара нам не помеха…
Мы не понимаем ни бельмеса,
ничего из тех слов, что важней любви.
Отражения, но правдивые,
мы – ужин из слёз, да, пусть.
Не хлебом единым.

Мы обречённо ждём солнце
доброе утро, палач
вновь предстоит казнь египетская
взятки неприемлемы
жертвы – золотые тельцы, переплавленные из коронок – неугодны
святая простота
подкинула охапку хвороста в огонь
гори гори ясно,
чтобы не погасло

воздушные реки
горячие потоки
поднимаясь вверх по теченью,
попадём на игрушечное небо
проклятая тряпка
на ярко-синем фоне
обугленные черепушка и косточки крест-накрест
И Роджер печален в такую жару.

Дети закрывают глаза от страха
взрослые прячут взгляд за большими чёрными очками
вот и я хочу ослепнуть добровольно
потом – разучиться читать и писать,
забыть, как складываются ладно
буквы в слоги, и линии цепляются за крючки
но стилет и бумага всегда под рукой
иначе как ты узнаешь, милый
что остатки сладки
а взятки гладки.

Я беглый чёрный раб,
Плыл на плоту по Миссисипи всю ночь и смотрел
На луну-грейпфрут, а что ещё мне было делать…
этот горький оранжевый свет сводит с ума,
и, сказать по правде, меня никто не ищет…
Вот я и пою свой блюз,
Блю-блю-блюз…

Грязный глупый старик
Отсиживался в кустах ярким днём
Курил чёртов табак, кашлял,
Щурился на высокое небо,
Слушал райских птиц,
И если бы я не боялся, что меня найдут —
сбацал вам всем свой блюз, блю-блю-блюз…

Голодный шелудивый пёс,
Я отправился вновь в плавание на закате
И тихонько опять затянул
Грустный блюз, блю-блю-блюз,
В надежде, что меня найдут…

Мне завязали глаза, или даже ослепили.
спутали по рукам и ногам.
Оставили беспомощным в терновнике заблуждений,
на радость многочисленным насекомым,
как то: осам, муравьям, комарам.
Ешьте и пейте меня, милые, на здоровье.
Я весь в укусах ваших и своих желаний
Ветряная оспа страстей одолела.
Кто-то пошутил и разбил моё глупое сердце
Да так, что вся королевская конница,
И вся рок-н-рольная рать не могут сердечко
Склеить-собрать.
Чак поёт се ля ви, Джимми уверяет – ты дикая штучка,
мол, и не думай – птица другого полёта,
А я повторяю, болван, вслед за Микки, что очень скучаю.
Мечтаю о твоих поцелуях.
Хотя б самтайм.

Я грифон, но не уверен, что крылья мои белоснежны,
херуфим крючконосый, нелепый
если мне одиноко, и тянет поговорить, как некоторых выпить, я достаю из-за уха полумесяца грифель,
и выражаю в письменном виде, в своём зверином стиле, то, что я хотел,
и вот, название, только бывшее бесцветным, гласит:
Одним прекрасным вечером

Одним прекрасным вечером было очень больно,
Точь-в-точь как в детстве при случайном ударе
Тяжёлым и тугим мячом в грудь,
оставалось лишь ловить ртом воздух,
а это всё равно, что ловить сетью души,
или ждать у моря видений…
Грохот внутри моего пустого мешка,
словно там не воздух, или кости, а камни,
каменный воздух…
но вот в дверь вдруг постучали
кто это друг, да, это – друг Вадим,
блондин в чёрной кожаной рок-н-рольной куртке
зашёл за мной погулять
мы вышли из подъезда, и друг сказал
нам необходимо совершить непоправимую ошибку…