Олег Аникиенко - Час ИКС и другие истории Усть-Сыровска. Повесть, рассказы, посты

– Верно. Но я автор выставки. Вижу несовершенства… В чем проблема?

– Проблем нет, – Глеб Иванович, волнуясь, старался говорить медленно, твердым голосом. – Выставка не только ваша, мы все трудились, – художники, рабочие… А что вы придумали – так стремянка в коридоре, под лестницей. Сами поправьте…

– Глеб Иванович! – краснея, сказала директор. – Переставьте картины, как нужно художнику. И зайдите ко мне…

– Отчего не зайти? А трогать картины не стану…

– Уважаемый,… – сказал, глядя на него с интересом художник. – Я не приказываю, прошу. Общее видение меняется… – от света, от высоты зала…

– А в чем смысл? Что изменится при перестановке этих… собак?

– То есть? – начал заводиться художник. – Ты понимаешь смысл в искусстве? Больше меня? Займись своим делом!

– А где оно, искусство? Думаешь, мы болваны? Съедим? Ну, облизал олигархов, – понятно. А зачем людям морды ящеров? Прославиться?

– Не тебе судить! Рассуждаешь… Ты кто, вообще? Узлы вяжи!

– Я не сужу. Выражаю мнение. Как зритель в книге отзывов, – сорвался хранитель. – А руки не испачкаю… Павлин!

– Прекратить! – закричала директор. – Позовите Володю!

– Болен! – съязвил бунтовщик. – Заразился… От этих картин всем дурно…

– Глеб Иванович! – вмешалась зам директора. – Вы опытный работник, мы вас ценим. Зачем конфликты? Принесите стремянку, вместе поправим…

– Под лестницей! – предательски дрогнул голос музейщика. – Пусть принесет! Зачем вы гнетесь? Кто он? Художник? Пустой! Вместо совести – деньги. Мы – культура, а показываем это… – Грех!

Наступила пауза. Все нервно дышали, соображая как поступить. Слесарь – хранитель стоял непривычно упрямо, как молодой бык перед боем.

– Хватит! Вы – уволены! – выдохнула директор. – Завтра придет Володя, и мы поправим картины. Простите за инцидент…

– Кадры у вас…

И тут к Глебу Ивановичу впервые в жизни спустился ангел красноречия. Тихий голос его зазвенел силой правды интеллигента – трудящегося.

– Вы, госпожа, меня уволите. Двадцать лет я работал на музей, чистил вам унитазы, менял прокладки, строил выставки… Я получал копейки и грамоты, и даже принял кактус на юбилей. И вот за этот пустяк вы меня выбрасываете. Перед пенсией… Не я тут должен бороться. Вы сами. Вы!

Кажется, Глебу Ивановичу попала в глаз соринка. Он прослезился и резко вытер его рабочей рукой. На мгновение показалось, будто солнечный свет, падающий из-за спины хранителя, окружил его голову светлым ободком. И будто от фигуры старика отделился эфемерный двойник, поднимаясь к окну. Там, на сплетении оконного переплета, призрак трагически распластался, поражая присутствующих.

И лишь когда Глеб Иванович, не выдержав, вышел прочь, – светлая тень сошла с креста и растаяла к солнцу, что едва просвечивало сквозь прохладное январское небо.

Мы познакомились когда, после грызни у кормушки, к власти пришли «серые», беспринципные торговцы и шулеры. Они сменили «красных» (руководящих идеологов) и запретили их партию. Было указано, что прежние шли не туда и не умеют торговать. Теперь будем успешными. Так нам сказали.

Затем сочинили Указ об изъятии имущества бывших вождей. Все эти санатории, курорты, дачи и гаражи, все здания обкомов и горкомов перешли к власти новых управленцев. Стали изымать богатство и у «красных» Усть-Сыровска.

Мне, подвальному плотнику, и еще двоим грузчикам приказали освободить от мебели Дворец прежней партии. Мы загружали в машины полированные столы, кожаные стулья, всякие ковры и дорожки, а также радиоприемники, вентиляторы, обогреватели, телефоны, помеченные инвентарными номерами. Куда все это потом свезли, нам не сказали.

Мы обходили кабинеты, заполняя картонные коробки. Непривычно смеялись, шутили. Оказывается, красные не такие вечные, как мы думали. Шли по коридору, волоча шнуры приборов…

Тогда и вышел к нам навстречу один из «кровососов». Видно, прощался с кабинетом. Невысокого роста, толстяк, с властным взглядом хозяина жизни. Его возмутил наш смех. Он остановился и принялся отчитывать за шум.

– Вы… это… здесь…

Мы смотрели на него насмешливо. Никак, забылся? Потом он вспомнил ситуацию, смешался и пошел восвояси. Теперь он не был главным ни здесь, ни там, за окном. Его это так поразило, что он не находил нужных слов…

С той встречи минуло пять лет. Я работал в организации, где платили мало и с задержками. Иногда выдавали зарплату досками или мелким яйцом. С обменом на суповые наборы. Наши шахтеры ездили в Москву стучать касками перед зданием новых боссов. Оплачивать добычу угля им не хотели, считая, что дешевле купить за границей. И вообще, эти черные люди для них – нерентабельны. Я брал столярные работы со стороны. Обшивал старые балконы, делал шкафчики, прочий ремонт. Новая власть призывала терпеть, хотя почему – то сама жила в роскоши. И первым делом укрепляли полицию и суды. Против бунтов, надо полагать…

В тот день меня пригласили ремонтировать старую бухгалтерию в двухэтажном деревянном доме. Вокруг, как грибы, вырастали кооперативы и общества, начинающие фирмы. Видно, этот барак приспособили для себя бизнесмены. Я чувствовал переутомление. Вечерами хотелось читать, играть на гитаре… Но ныли мышцы, и я злился, обещая быть более расчетливым, точно мой молоток, вгоняющий гвозди в смолистую доску.

…Едва вошел в коридор барака – все понял. Такое случается – мелькнет «картинка», быстрая, как луч – и уже знаешь, что будет. Что опять придется работать даром. Правда, пользы от этой способности мало. Все равно идешь, как сейчас, по скрипучим половицам, вдыхая запах плесени. Идешь, хоть и знаешь – дело того не стоит.

В маленькой комнате с надписью «бухгалтерия» тесно. Стол с калькулятором, шкаф для одежды, мрачный сейф. К невысокому потолку серой дымкой налипло чье-то отчаяние. Подхожу к окну, чувствуя, как прогибаются доски под ногами.

За окном шелестит осень. Мне по душе ее дыхание. Пожалуй, день – другой и повеет холодом, начнут раздеваться, темнеть ветви деревьев. Отсюда, из затемненной комнаты деревянного дома, этот свежий осенний день кажется другим, таинственным. В комнате прохладно и отдает запахом старых, изъеденных временем бревен.

Заказчица, сутулая, с поблекшим лицом, не смотрит в глаза.

– Вы не первый, кого приглашали…

– Да – говорю. – И все отказывались.

Мне понятно, почему она предлагает так мало за работу. Виноват начальник. Грубый, жадный… Он поедает ее, как гусеница. А она не в силах уйти.

Наконец, она поднимает глаза. Цвет их неясный, тусклый, а взгляд – израсходованный. Так смотрит на молодого парня зрелая женщина, с которой тот решил поиграть в любовь. А у нее трое детей и больной муж – алкоголик.