Стелла Прюдон - Молоко львицы, или Я, Борис Шубаев

Двадцать лет Зумруд пыталась забеременеть во второй раз, но тщетно. К кому только она ни ездила, каких только снадобий ни принимала, сколько ни молилась, все приходили и приходили эти проклятые месячные, возвещая болью внизу живота, что ребёнка не будет. Зумруд не знала, чем она провинилась перед Господом, почему ей не дозволено быть полноценной, многодетной, матерью? Да, у неё есть Гриша, но разве семья с одним ребёнком – это семья? Разве может называться та, что смогла родить лишь одного, полноценной женщиной? Всё, о чём мечтала Зумруд – это большая, здоровая, крепкая семья. Да, она совершила грех, украв Захара у другой девушки, к которой он сватался, но ведь они сами виноваты, – зачем набивали себе цену, мол, встань на ноги, тогда и посмотрим, – вот он и перевёл свой взгляд на доступную Зумруд. Но разве она уже не замолила этот грех? Разве она могла отказаться от единственного шанса создать нормальную, здоровую семью, выйдя из клетки безумия, в которую её поместили? Разве это грех – желать для себя счастья? Она мечтала стать матерью семерых детей – четверых сыновей и трёх дочерей, – как покойная мать Захара Зоя, которой её муж так восхищался. Но не получалось.

Зумруд очень боялась, что муж оставит её. Как-то она намекнула ему, что даже если он захочет жениться на другой женщине, более способной к деторождению, она не обидится и продолжит быть его женой. И даже если он нечасто будет посещать их с Гришей, дверь их дома всегда будет для него открыта. И ей всё чаще казалось, что Захар подумывает о новой семье, особенно задумчивым и даже резким он становился, когда возвращался от братьев, у которых дома трещали от детского гомона, или когда приезжали с многочисленными детьми сестры Захара. Зумруд стойко переносила бурю, в которой Захар пребывал после этих визитов, и не сразу заметила, как на неё в эти дни стало спускаться маленькое белое облако, как если бы человек был высоко в горах. Но Зумруд была на равнине и облаку очень удивлялась. Из-за того, что туман затмевал ей путь, она оступалась на ровном месте и падала. Кожа её покрывалась испариной, а глаза слезились. Было очевидно, что никто, кроме неё, не видит этого тумана, и она не хотела рассказывать ничего Захару, чтобы не напугать его. Бесплодная, да ещё безумная жена, кто такое выдержит? Только когда она молилась, облако уходило, отступалось и рассеивалось в воздухе. Но она не могла позволить себе молиться целыми днями. Кто тогда возьмёт на себя хозяйство, кто будет заботиться о Грише, готовить и принимать гостей? В один из пасмурных для Зумруд, но ясных для всех остальных дней она в задумчивости брела домой с рынка и молилась о том, чтобы не упасть; а как не упасть, если дорога к их дому вся в колдобинах и рытвинах, а она их не видит? И тут она впервые услышала голос. Она сразу поняла – это он, её ангел-хранитель. Он нашептал ей, как избавиться от тумана. Подойдя к калитке, она уже знала, что ключ в замке ей следовало повернуть шесть раз: сначала два раза влево, потом два раза вправо, а потом снова – два раза влево. Когда она справилась с замком, она услышала новую цифру – семь. Ей следовало семь раз помыть руки с мылом. После того, как она сделала всё это, туман рассеялся. Поначалу ангел ходил за ней постоянно, но после того, как она выучила все его наставления и делала всё без дальнейших напоминаний, голос приходил лишь в редких случаях, а туман стал реже опускаться на неё. Большую яму в асфальте недалеко от Гришиной школы Зумруд следовало обходить только справа. Если она случайно обходила её слева, она ходила вокруг неё семь раз и только на восьмой, обойдя справа, могла двинуться дальше. Только так, повторяя изо дня в день одни и те же ритуалы, Зумруд могла почувствовать себя в безопасности; ведь даже Захар не мог защитить её от тумана – просто потому, что не видел его. Её могло спасти только следование за знаками, только цифры, которые она слышала у себя в голове. Вслед за цифрами следовало действие, которое она должна была совершить. Например, десять раз включить и выключить свет. Или покачаться взад и вперёд семнадцать раз. Или ровно девяносто раз произнести одну и ту же молитву.

Всё это помогало ей отвести облако, но не помогало завести ребёнка. Сколько раз она просила Всевышнего, просила по-хорошему, принося щедрую цдаку в синагогу, раздавала милостыню нищим; просила по-плохому, грозясь отвернуться от Него навсегда, раз Он так немилостив к ней. Но после нечистых дней появлялась новая надежда, и она опять шла в микву, обустроенную прямо в её дворе, и омывалась с особенной тщательностью, а после омовения читала молитву о зачатии, лово-тешво эри hаиль зенде. Сначала читала только на джуури [2] Язык горских евреев. , а потом стала дублировать и на иврит, кто знает, может, Всевышний не внемлет языку изгнания, и – напрягшись – произносила на иврите тфиля лезэра шель кайма , и повторяла, как заведённая, из месяца в месяц, из года в год, одни и те же слова: даруй мне, Всевышний, желанного ребёнка – доброго, красивого, без телесных и душевных недостатков, способного жить и существовать без какого-то греха или проступка, и пусть он будет ладно скроенным, здоровым, мужественным, крепким и сильным, и смилуйся над ним, когда будешь создавать его и ваять части его тела, пусть у него не будет нехватки ни в чём во все дни его жизни. Даруй мне ребёнка – святого и чистого, с новой душой святою и чистою, спустившейся из хранилища душ, ребёнка, слитого с душами святых праведников. И вы, святые души, побывавшие в этом мире, прошу, умолите Господа выполнить мою просьбу к добру – за ваши заслуги и в заслугу того, что я страстно желаю сына – проворного, наполненного Торой и достойного стать пророком. Омин!

Но проходили и проходили годы, а Зумруд оставалась полой, словно барабан, и ничто в ней не задерживалось, не приживалось семя, и всем было ясно, что уже, наверное, не приживётся, и не расцветёт в лоне у Зумруд прекрасный цветок. В конце концов они с мужем примирились с тем, что Гриша будет единственным, и холили его, лелеяли и настраивали на то, что теперь он – гордость и надежда семьи. Гриша со своей ролью свыкся и помогал родителям, как мог, и старался их лишний раз не огорчать. Он вырос хорошим парнем, статным и умным, хоть и не был никогда красавцем и особыми талантами не обладал, но для того, чтобы взять на себя заботу о родителях, его способностей хватало с лихвой.

Двадцать лет молилась Зумруд о ребёнке – в последние годы скорее по привычке, не веря уже в то, что забеременеет. Уже несколько лет они с Захаром спали в разных комнатах, и муж посещал их супружеское ложе лишь тогда, когда в доме бывали гости, а в остальное время спал в комнатке для гостей, примыкающей к большому залу. Но Зумруд продолжала молиться уже не за себя, а за Гришу, потому что надеялась на то, что он удачно женится на сильной, крепкой, здоровой девушке и та родит ей, Зумруд, долгожданных внуков и внучек. Она очень хотела снова услышать детский смех.