Евгения Бурдина - Дежавю

– Я не пожалею ничего, чтобы освободить тебя, о любовь всей моей жизни! – Юрка поставил пакеты на пол, захлопнув дверь изнутри.

Они вдруг замолчали, улыбаясь и обняла мужа. А Юра улыбаться перестал и многозначительно приподнял брови.

Уже утро или ночь?

Темно.

Тепло.

С тобой всегда тепло.

За окном дождик. На улице мокро.

В какой мы стране сегодня? Ты спишь; я дождусь, когда ты откроешь глаза, чтобы узнать наше местоположение. Стараюсь не зевать. Ты спишь крепко, но стоит мне пошевелиться – и ты проверяешь, поводя рукой, на месте ли я.

Слышно, как капают капли за окном. Там почти наверняка холодно. Форточка открыта. Слышно, как капли падают на жестяной подоконник. Как шелестят деревья, перешептываясь между собой. Легко представляется, как стукаясь о стекло, капли катятся вниз по нему. Потом образуют внизу лужицу, соединяясь. И льются с карниза вниз, на траву. Любопытно, траву какого региона? Или какого хотя бы цвета?

Там влажно, промозгло, неприятно. Прохожие, сутулясь, передвигаются, прячась под зонтами и сгибаясь при порывах ветра. Или стоят на остановке в ожидании автобуса, нахохлившись, как серые крошечные воробышки.

Здесь, под одеялом, между твоим животом и обнявшими меня руками, тепло. Сухо. Немного жарко.

Ты дышишь мне в волосы. Я обратилась в слух и стараюсь не дышать вовсе.

– Мамуль, он гнался за мной и гнался, так гнался… – Её сын всё никак не мог забыть кошмар. – А я всё падал и убегал.

Он смотрел на маму широко распахнутыми глазенками и ждал вердикта. Сын не плакал никогда из-за снов. Не прятался во время грозы, хотя боялся жутко. Нет, храбрый кроха спешил к ней – выложить все подробности, а подробностей было обычно много! Аня всё гадала, неужели и правда, этот маленький человек помнит такие мельчайшие детали? Или это богатая фантазия дорисовывала сюжет? После того, как Аня узнавал все нюансы сновидения, сын начинал буквально пожирать её своими глазами, точь-в-точь похожими на юркины. Значит, наступала очередь мамы: объяснить, что бояться нечего.

– Это был всего лишь сон. В жизни такое не произойдет, – заканчивала она обычно свои объяснения, чувствуя себя гуру толкования снов. Практически сразу же после такой фразы напряжение в малыше тухло. Тело расслаблялось, Горка начинал засыпать, буквально на материнских коленях.

«Может, мне и энергетические хвосты начать отрубать? – улыбалась мама про себя в такие моменты, – говорят, прибыльное дельце».

Но сын в этот раз почему-то не кивал согласно головой: «Ну хорошо, раз так сказала мама, то так оно и есть на самом деле». Сейчас огромные детские глаза смотрели в мамины и ждали подтверждения вновь и вновь. Аня повторяла раз за разом, что это всего лишь сон. Ей уже казалось, что ещё чуть-чуть – и от неё останется только монотонный голос, бесконечно повторяющий это старинное заклятие: «Это всего лишь кошмар. Все хорошо, сын. Я рядом, дорогой мой». Но детский плач дробился, отскакивая от неведомых стен. Вот уже весь мир состоит из требовательных Егоркиных глаз и беспрерывной круговерти повторяемых слов.

– Это всего лишь сон! – уже полуиспугано-полусердито вскрикнула Анютка и открыла глаза. Сердце колотилось по-сумасшедшему.

– Это действительно всего лишь сон, – проговорил юркин голос, глуховатый спросонья. Вот уже несколько минут муж гладил Аню по голове и просил проснуться.

– Сон? – глуховато со сна спросила она, получая от супруга стакан воды.

– Да, кошмар, – тихо ответил муж, целуя жену в лоб, прижимая к себе. Не в силах сразу выпрыгнуть из-под власти сновидения, она прижалась к мужу.

– Я тоже думаю, как там наш, – прошептал ей Юрик.

Аня вздрогнула. Пододвинувшись, она прижалась к нему.

– А помнишь мой папа сказал тебе, что первого моего ухажера пристрелит? Второго тоже.

– А с третьим, может быть, будет готов поговорить? – усмехнулся муж.

– Ага. В ответ ты каждый раз за чаем подробно рассказывал, какие успехи я делаю в высшей математике, – рассмеялась Аня.

– Но ты и правда делала. К тому же отец у тебя…

Они помолчали.

– Начинаешь по-другому относиться к этим словам.

– Да уж. – Юрка вздохнул, от чего Аня оказалась ещё крепче прижата к его груди. – Начинаешь. Маруська сегодня звонила?

– Да. Но как-то впопыхах. Сказала, завтра приедет и расскажет. Мы обалдеем.

– Нужно к такому подготовиться, значит. – Улыбнулся в темноту Юра.

– Ружье, что ли, со стенки снять и почистить? – хихикнула успокаивающаяся потихоньку супруга, – «подготовиться», – передразнила она шепотом.

– Начну с ружья, – согласился Юра.

Аня промолчала. Отец… Как он хмурился тогда, как сдвигал свои брови! А она-то, она… Было что-то смешное и трогательное, когда мамуля шутливым шепотом выговаривала ему за его суровые шуточки. «Суровые шуточки» – так она и называла любые папины выражения или даже анекдоты, которыми он мог, по глубокому убеждению мамы, напугать даже самого смелого жениха.

Теперь-то Анюта его отлично понимала. Её сердце тоже требовало гарантий, что её дети сейчас, завтра и потом… Аня помотала головой. Помочь она своим детям здесь не может ничем.

Муж глубоко вздохнул. Женщина слышала, как его дыхание становилось постепенно размеренным. Вдруг, уже видно где-то на границе между сном и явью, он прижал Аню к себе чуть крепче. Аня улыбнулась и закрыла глаза.

Я где-то прикладывалась своими губами к этому холодному и неживому лбу. Откуда-то помню этот плач за спиной.

Холодно и промозгло. Кажется, индевеешь изнутри. Продувает насквозь. Твоё лицо проникает в сознание.

Плач.

Очень холодно. Ноябрём веет из памяти, из глубин, не подвластных разуму. Ситуация объяснению не поддается, здесь я ни разу ни была.

Но память накладывает одно на другое, складывает в голове картинки. Они пазлами тянутся друг к другу, пытаясь соединить давнее прошлое и то, что проходит мимо меня сейчас. Состыковывается со скрипом. Я не в силах идти в паре с настоящим.

Перед глазами вспыхивают погребальные костры. Уходят лица, дорогие кому-то – тебе? Мне? Нам? – что-то леденеет внутри, когда губы притрагиваются к холодным и родным губам. И громкий, и тихий одновременно, приглушенный столетьями плач.

Когда кидаю ком холодной земли, вижу тысячи рук, что вместе со мной поднимаются в прощальном жесте вслед уходящему пылающему кораблю.

Где-то есть «рядом». Я верю. Мы обнимемся еще однажды, но познаем друг друга, когда проснемся. Мы слишком близки друг другу, чтоб не улыбнуться при встрече через миллион лет. Мы узнаем друг друга в новом незнакомом мире. Или немире. Разницы нет: десятки тысяч рук замерли в прощальном жесте. Десятки тысяч слезинок замерли в уголках глаз, так и не скатившись. К чему это? Некогда плакать. И не к чему. Мы не вспомним друг друга при следующей встрече.