Людмила Кузьмина - Бежала по полю девчонка

Вдруг до моего ума дошло однажды, что и моя мама может умереть. К этой мысли меня подтолкнула одна из подружек. Мол, все умрём, и ты тоже умрёшь. Я разревелась: мне стало жалко мою маму. Но я даже мысли не допускала, что Я могу умереть! Этого никогда не будет!

Одной из первых моих подружек была Зойка Конюхова. Она и сейчас, когда я пишу, жива. Конюховы жили через дом и проулок от нас. Зойкин отец – я звала его дядя Володя – за что-то не любил моего отца. А может, мой отец за что-то не любил Конюховых. Встречаясь, они не здоровались. Потом я узнала, что причина неприязни крылась в прошлом, со времени жизни в Вознесенке. Конюховы тоже были оттуда родом, как и мои отец с бабкой. Но нам-то что за дело до разногласий взрослых?

Зойка была чуть старше меня, того же 1939 года рождения, но она родилась в начале года, а я в конце. Общительная, охочая до игр, а мне того и было надо. Одной-то ведь скучно играть!

Зойкина мать не гоняла нас из дома и со двора, как бы мы ни шумели. И ещё больше очень любила кормить своё чадо, а заодно и меня. Пироги и пышки Зойкина мать стряпала, по-моему, постоянно, и они у неё получались очень вкусными. В воскресный день на столе являлся огромный, чуть не во всю поверхность стола пирог. Зойкиной матери, видимо, не хотелось лепить несколько отдельных пирогов, и она за столом всем объясняла:

– Этот край – с рыбой. Этот – с рисом и луком. Этот – с картошкой.

Или ещё с чем-то. Меня это очень забавляло. И главное, начинка, из чего бы ни была, такая вкусная, душистая, сочная! А моя подружка была от этой маминой стряпни пухленькой, в отличие от меня – худенькой и костистой.

Мне было всегда интересно у Конюховых. Пришёл с фронта Зойкин брат Коля, привёз необыкновенные в наших краях платья для Зойки и старшей сестры Юли. Немецкие! Если дома не было никого, мы с Зойкой доставали эти наряды и начинали их примерять. Одно Юлино платье поразило меня – сиреневое гипюровое (Зойка говорила: тюлевое, слова «гипюр» мы не знали), через ткань которого видно всё тело. Но Зойка объяснила мне, что платье это надевается на другое платье (то есть на чехол).

Ну а если приходил с работы дядя Володя (он был бригадиром артели старателей) и укладывался отдыхать с устатку, мы с Зойкой уже и сами понимали, что надо вести себя тихо. Дядя Володя спал смешно: сквозь сомкнутые губы у него в такт дыханию вырывалось этакое «пфу-у-у»! Мы с Зойкой давились от смеха.

Чтобы не шуметь, мы садились за стол на кухне, рисовали: вот небо, вот домик, вот ещё что. Рисунки получались корявыми и беспомощными, но они жили в нашем сознании. Мы тихо комментировали нарисованное, и это нарисованное составляло какой-нибудь определённый сюжет, созданный нашей фантазией.

Помню, как Зойка достала из комода карандаши, от которых исходил незнакомый запах. Пахла древесина, из которой были они сделаны. Зойка сказала:

– Это Коля с войны привёз.

Спустя многие годы, будучи в туристической поездке за границей, я купила для сына карандаши. Принюхиваясь к ним, я не могла отделаться от ощущения типа дежавю. Когда-то я вдыхала подобный запах. Но когда? И где? Вспомнила! Зойкины карандаши так пахли. Это был «заморский» запах, наверное, сандалового дерева.

Иногда Зойкина мать подсаживалась к нам. Ей хотелось поделиться с нами какой-нибудь новостью. Ну и просто поговорить охота, не обращая внимания на наш с Зойкой несмышлёный возраст.

Например, она сообщала:

– Коля-то наш на войне невесту себе нашёл. Скоро она приедет. Хохлушка! Мотя зовут!

Доставала фотографию девушки, показывала её. Нам с Зойкой Колина невеста не понравилась: некрасивая, щекастая, бедно одетая – словом, совсем обыкновенная для невесты. И что это за имя – Мотя! Ведь мы с Зойкой считали, что если невеста издалека, то должна быть похожа на сказочную принцессу.

И мне тогда казалось, что война не такая уж страшная, раз Зойкин брат «с войны» привёз красивые платья, карандаши и даже невесту Мотю. Взрослым бы объяснить нам, что не с войны он всё это привёз, а с завоёванных вражеских территорий, в руинах немецких городов, в брошенных немецких магазинах можно было многим поживиться. На наших оккупированных немцами территориях выжженные города и сёла выглядели куда ужаснее, и люди бедствовали страшно, и главное, у нас и до войны не было такой красивой одежды, таких красивых консервных банок и красочных упаковок конфет, чая, печенья. А невесту Мотю Коля в сущности спас от голода и бесхлебья – попробуй после войны проживи в наших бывших в немецкой оккупации полуразрушенных городах и сёлах. У нас и в глубоком тылу люди голодали, работая на износ. «Всё для фронта, всё для победы!»

И раз уж Зойкина мать достала фотоальбом, мы все трое принимались разглядывать фотографии. Какая у Зойки красивая сестра Юля! Она учится в городе « на врача» и скоро приедет на каникулы. А вот она в обнимку со своим женихом Виктором Потаповым. Тоже красивым. И он в военной «офицерской» форме. А Юля как-то испуганно прижалась к его груди, словно боялась расстаться на миг.

И вдруг на глаза нам попалась фотография совсем маленького ребёнка в гробике. Тут Зойка пояснила:

– Это мой братик ещё до меня родился и сразу умер!

А Зойкина мать простецки добавила:

– Кровью захлебнулся при родах. И шею обмотала пуповина.

Ух, страшно-то как! А жалко-то как! Личико не жившего мальчика было кукольно крохотным и даже на фотографии видно, очень беленьким. А так казалось, что он просто спокойно спит.

Однажды, наконец, приехала из города Юля. Кудри волос уложены по городской моде, с валиком-чубом надо лбом. От неё пахло духами. Я не отрывала от неё глаз. А Зойка, увидев на Юлиных ногах лёгонькие белые босоножки с открытыми задниками (мы не знали, что они называются босоножками), немедленно спросила сестру:

– Юль! А если ты наступишь в говно, ты же ноги замараешь! Зачем туфли с дырками на пятках?

И как-то я прибежала играть к подружке, а у них в доме какая-то непонятная мне суета. Из города приехали молодые дяденьки. Высокие, симпатичные, в городских костюмах и с галстуками. Зойка объявила:

– Свататься к нашей Юльке.

Я не поняла:

– Все?

– Да нет, вон тот, чёрный, а эти с ним, – сказала она.

Принаряженная Зойкина мать хлопотала у стола, лицо её было торжественно-взволнованным. Ещё больше принаряженная сама Юля, наоборот, казалась смущённой и растерянной.

У дяденек был с собой фотоаппарат. Ура! Значит, будем фотографироваться! Дело редкостное по тем временам.

Вся компания вышла во двор. На воротах повесили белую простыню и стали выстраиваться для фотосъёмки. На Зойке было нарядное «немецкое» (привезённое из Германии) платье в мелкий цветочек, рукавчик «фонариком». Я, одетая совсем не нарядно, по-уличному и в нечистом замызганом платье, тоже было пристроилась с боку вместе со всеми, но дяденька-фотограф попросил меня: