Людмила Кузьмина - Бежала по полю девчонка

– Ну иди домой! Счас застираем. Делов-то!

Вороша мою память, я сейчас удивляюсь тому, что на всю мою долгую жизнь сохранила в памяти такую ерунду, приключившуюся со мной. А первое сентября 1947 года и первый школьный урок не запомнила совсем.

Современные дети даже представить не могут, в каких условиях мы учились. Но в городах в то далёкое время хоть школы были похожи на школы.

Я расскажу про деревенскую школу.

Это была обычная бревенчатая изба, в которой, как говорили, раньше жила раскулаченная и высланная семья, с одной комнатой-классом и небольшими сенями. Вместо раздевалки в сенях гвозди, вбитые в стену, на которые мы вешали свои пальтишки.

На урок нас созывал звон колокольчика – такого, какой подвешивали на шею лошади, когда она паслась на лугу. Назывался колокольчик «бо´талом». Заканчивался урок по словам учительницы: «Урок окончен. Перемена». И не обязательно 45 минут урок длился. Часов у учительницы не было. Сделали определённые задания по предмету – идите, гуляйте. Я видела у моей мамы тетрадки, в которых она довольно подробно записывала конспект урока. Тема урока, кого спросить, новый материал и т. д. Ведь она тоже какое-то время работала учительницей младших классов.

Классная комната отапливалась печью-«голландкой». Я не помню, чтобы нам во время занятий было холодно. Значит, печку топили исправно. Да и то сказать, на Урале дрова не проблема, жили мы в лесном краю.

Школьные парты, сколоченные из толстых досок и выкрашенные чёрной краской, были тяжёлыми – с места не сдвинуть, но вполне удобными, с наклонной поверхностью для письма, с выдолбленной ямкой для чернильницы и желобками для ручек.

В качестве чернильницы служил обычный стеклянный пузырёк с самодельной пробкой, который можно было ненароком опрокинуть и испачкать тетрадку и себя чернилами. Но у кого-то были и так называемые чернильницы-непроливайки – тоже из стекла, при этом верх этого сосудика представлял конус, вдающийся внутрь чернильницы, что и препятствовало случайному проливу чернил. Естественно, конус имел круглое отверстие, через которое можно было обмакнуть перо.

Помнится, что чернил мы никогда не покупали. Они были приготовлены самой учительницей из фиолетового или синего красителя, растворённого в воде, и хранились у неё в шкафчике в обычной бутылке. Когда у кого-то из школьников заканчивались чернила, учительница сама наливала их по пузырькам и непроливашкам.

Кстати сказать, не всегда у нас были тетрадки – они были дефицитны в ту пору. Частенько учительница сшивала разрозненные листочки, оставшиеся не записанными в прежних чьих-то тетрадках. В некоторых случаях ей приходилось дополнительно разлиновывать тетради в линейку наклонными линиями в соответствии с правилами наклонного письма.

И к каждой тетрадке полагался листочек промокательной бумаги для подсушивания написанных букв. Написал страницу – прежде чем перевернуть лист, аккуратно промокни её, а то размажется вся твоя писанина.

Но вначале почти полгода мы писали простым карандашом. Затем, привыкнув держать пишущее устройство в руках, брали для письма деревянную ручку со стальным пёрышком. И тут надо было следить, чтобы при обмакивании пера в чернильницу, на нём не набиралось слишком много чернил (для этого надо было лишнюю жидкость стряхивать с пера обратно в чернильницу), а то при письме сорвётся досадная клякса прямо на тетрадный лист и испортит твою работу. Какое уж тогда «чистописание»!

При таком непростом процессе письма, пожалуй, самым зловредным и трудоёмким школьным предметом было именно «чистописание». Так и называлось. Никаких прописей не было. Учительница, самолично разлиновав наклонными линейками наши тетради и написав в качестве образца элементы букв – палочки, кружочки, крючочки, задавала нам в классе и на дом воспроизвести то же самое по две-три строчки. И это было так трудно! Карандаш не слушался в руках, грифель часто ломался. Освоив палочки, кружочки, крючочки, переходили к написанию букв – прописных и заглавных. Опять ух как трудно выписывать их! Не справился с заданием, криво написал, пиши ещё несколько строчек. Нудное занятие, что и говорить.

Не хватало на каждого и учебников. Я, например, не помню, чтобы у меня дома были собственные учебники. Их учительница выдавала по очереди: в один день одному ученику, в другой – следующему. Всю учебную работу выполняли обычно в классе, а на дом учительница в каждой тетрадке собственноручно записывала задания: прописи и примеры по арифметике.

Поскольку я читала уже бегло, букварь мне домой не давали. Писать я тоже научилась довольно сносно. Учительница отмечала мои тетрадки красной ленточкой. Это означало, что в моих тетрадках полный порядок – одни пятёрки.

На первых уроках арифметики требовалось такое простейшее учебное пособие, как счётные палочки. Их выстругивал дома кто-то из старших. А можно было самим просто наломать их из тонких прутьев, надёрганных из банного веника. Но хотелось, чтобы палочки были красивыми, одинаковыми. Моя мама сшила для них красивый мешочек с завязками. Вообще к школе я готовилась старательно, ничего не забывая, что велела сделать дома учительница.

С письменными заданиями по арифметике я справлялась успешно. Но помню, очень не любила устный счёт на уроках, особенно вычитание. Случалось, путалась в ответах. Что касается знания таблицы умножения во втором и третьем классах, то вызубривала её – аж от зубов отскакивало. Зубрилка я была с первых дней моей учёбы.

Очень я любила урок пения. И не важно, что´ надо было петь. Вот Александра Тимофеевна запевает народную песню: «В тёмном лесе, в тёмном лесе». И мы подхватываем: «За´ лесом, за´ лесом!» Я была довольно музыкальна, мелодии схватывала и запоминала на лету и одно время всем говорила, что, когда вырасту, буду артисткой.

Второй и третий классы я училась в другом «школьном здании». Это была такая же бревенчатая изба на другом краю площади. Классная комната, как и в первом школьном здании, была одна, поэтому учились школьники разных классов в первую-вторую смену.

Сменилась у меня и учительница, теперь учила Татьяна Ильинична Мохерева. Она была из Непряхино и в течение учебного года жила в тесной боковой комнатушке в этом же доме и вместе с нею жила её племянница Галя Расщектаева.

Мне всегда были интересны «новенькие». Ведь они приезжали из неведомых мне краёв, и, значит, от них можно было узнать о чём-то новом и интересном. Вот появилась из Вознесенки моя двоюродная сестра Галька, и я стала с нею дружить, забывая свою закадычную подружку с малых моих лет Зойку Конюхову. А теперь я подружилась с Галей Расщектаевой.

Сейчас я не вспомнила бы многие подробности этих моих ученических лет и тем более не вспомнила бы фамилии своих одноклассников, но передо мной лежит моя первая школьная фотография, довольно некачественная по нынешним понятиям, естественно чёрно-белая, сделанная каким-то заезжим фотографом. И я даже помню, как боялась, что мне вдруг не достанется фотография, и когда я её получила, то первым делом на обратной чистой стороне, вверху, своим детским, неопределившимся почерком написала: «Фотографировались в В-Карасях во втором классе 23 апреля 1949 года». Мы фотографировались весной, в конце учебного года, и значит, перешли все в третий класс, но я написала, что фотографировались во втором классе. Далее следовали пронумерованные 34 фамилии учащихся. Причём, чтобы не получились ряды фамилий вкривь и вкось, я старательно нанесла простым карандашом линейки. Надписи делала чернилами. И видно, что писала в два приёма: надпись вверху более яркая, наверное, в классе писала, а перечисление фамилий, заканчивающееся внизу фамилией учительницы Татьяны Ильиничны Мохеревой, сделано по линейкам дома. Оттенок чернил другой, и перо более тонкое.