Иван Демидов - Русская Темрязань далекая и близкая

–Вкусно, ядрена палка!

Летом солнце начинает быстро пригревать, скоро роса сошла. Никита переобулся, умыл руки, перекрестился, попил на дорожку лесной водицы и побежал вдоль речки по косогору домой. Через час-другой на горизонте показалась песчаная плешь Лысой горы, у подножия которой и приткнулось село Сосновка, откуда много лет назад увезли Никиту на службу.

«Вот я и дома, – подумал солдат и прибавил шагу. Тропа вывела его на наезженную дорогу, которая тут же спустилась в овраг.

Сумрачно было в овраге, прохладно. Солдат перешагнул узкий журчащий громко ручеек и остановился перед старой сосной, на стволе которой в рост человека был вырублен староверский крест.

Поклажу сбросил Никита на землю, снял с головы солдатскую шляпу, прижал ее к животу и размашисто перекрестился.

–Господи, Иисусе Христе, царствие небесное тебе, отец, и вечного покоя твоей душе. Вот я и вернулся с войны, со службы, слава Богу, здоровым. Помогал ты мне невидимо в ратном деле, теперь помоги здесь дома крестьянствовать.

Постоял Никита около старой сосны, перекрестился еще раз, поклажу взвалил на плечи и бегом побежал по тропинке на бугор. За оврагом начинался край села.

Вот и отчий дом. Глянул отставной солдат на окна с замшелыми наличниками, и радуга заиграла у него на ресницах. Соломенная крыша дома, заметно потемневшая, за долгие годы службы, закачалась. Казалось высокое крыльцо, проросшее мхом вот, вот развалится. Только стог сена великаном стоял на задах, как и много лет назад, суля семейный достаток.

Сердце у Никиты забилось сильнее, в ушах зазвенело, рот открылся от уха до уха, и вырвалось из глубины души солдата:

–Экая благодать попасть домой после службы на чужбине. Как не быть благодарным Богу за такое счастье. Маму сейчас увижу! Родненькая моя, чуешь ли ты, что стою около двора?

Солдат пробежал огородом во двор, зашел в избу , остановился около порога, сбросил с себя груз на лавку и осмотрелся в полутьме.

В избе было чисто прибрано, пахло душицей и медом. В переднем углу темные образа были по-праздничному завешаны чистыми, расшитыми петухами, полотенцами, пол устлан пестрыми половиками. Все было как в детстве, ничего не изменилось. Радость переполняла солдата. Много лет он ждал этого момента.

–Кто дома есть? – проговорил Никита сиплым от волнения голосом и закашлялся, в горле у него запершило. Желал солдат скорее мать увидеть, прижать ее к груди старенькую. Какая она теперь? Никита помнит ее молодой, красивой.

Из чулана вышла девка в длинном холщовом сарафане. На ее голове была повязана темная косынка. Никите показалось, что стоит перед ним Огашка-Сирота, плотная телом и все такая же неотразимая.

–Что ты в нашем доме делаешь, ворожея, мама где?

–Обознались вы, мил человек, не ворожея я, а Марфа.

–Марфа?… – Никита вспомнил письмо матери, полученное им на первом году службы, в котором она писала, что ей на порог подкинули годовалую девочку. Мать ее назвала Марфой, так у себя и оставила. – Ишь ты, какая выросла, остроглазая! А кто тебе Огашка-Сирота? Сестра? Мать?

–Никто.

–Сомнительно! Сходство поразительное. Я аж остолбенел.

–Не я на нее похожа, а она на меня. Разной мы с ней веры. Так мне мама сказала. До ворожеи у меня дела нет!

–Вот как?

Никита откашлялся в кулак.

«С характером девка. Круче Огашки-Сироты».

Солдат снял с головы треуголку, поклонился и представился:

–Никита я, гордая красавица, мама где?

Марфа растерялась, зеленые глаза ее забегали, щеки зарумянились. Она пристальнее вгляделась в рослого гренадера и поклонилась в пояс.

–Проходите, хозяин, за стол садитесь, поесть я вам соберу, – сказала Марфа, опустив голову, и поспешно скрылась за занавеской.

В чулане загремела заслонка печи. По избе пошел дух постных щей, запахло вареным горохом, толченым конопляным семенем.

«Беда-то стряслась, какая. Мама родненькая…».

Солдат, шатаясь, прошел вперед, сел под иконами, руки положил на стол, а на руки несчастную голову. Плечи его затряслись, а из груди вырвался стон.

Марфа вышла из чулана со щами и кашей, увидев плачущего Никиту, застыла от удивления. Придя в себя, она поставила глиняные чашки на стол, прикрылась подолом и тоже заплакала навзрыд.

Не знала Марфа ни родную мать, ни отца. Лапушку Груню Босую считала своей мамой, мать солдата, которого по военному времени ни разу не отпустили на побывку.

Много лет собирались Марфа с приемной матерью на свиданку с солдатом, но его письма приходили из разных мест и толком они не знали куда ехать. Так и не сбылась их мечта. А потом лапушка Груня занедужилась, совсем захворала, умирать собралась. И на смертном одре она заказала Марфе солдата ждать.

–Дождусь, мама! – пообещала Марфа.

–Спасибо, дочка, послушница моя и отрада. Только и жила я эти годы ради тебя. Только вот сомневаться сейчас перед кончиной стала. Да и в самом деле надо ли ждать тебе его? Ты такая молоденькая, а ему под сорок уже, четвертый десяток разменял. И не знай, еще какой вернется, может калекой? Всю его службу царь воюет.

Какой будет, такого и любить буду! Вот крест! Ответила Марфа, целуя мать.

Обоих мне вас жалко, о вас у меня забота. Хотелось бы увидеть мне вас рядом здоровыми, счастья я вам желаю, дочка, вам обоим.

Марфа видела, как тело матери под одеялом зашевелилось, а голова успокоилась. Никита смотрел на рыдающую девушку, и голова его опять упала на скрещенные руки.

Марфа вышла в сенцы и вернулась с большой деревянной кружкой полной медовой настойки и, подойдя к столу, сказала солдату:

Мама готовила настойку к вашему возвращению, выпейте хозяин, легче станет.

Никита поднял голову, взял из рук Марфы кружку.

Пусть маме земля станет пухом, – сказал он и стал пить настойку большими глотками. Рука его дрожала, и медовуха плескалась из кружки ему на бороду. Холодная была настойка, ядреная, хмельная, пилась легко, а в груди огонь зажгла, до живота дошла, в голове зашумело. Вспомнился Никите ночной сон, длинная речь матери.

Выпив кружку до дна, солдат крякнул, улыбнулся девушке и поставил пустую кружку на стол.

–Благодарствую, Марфуша, как тебя величать по батюшке, красота неописанная?

–Не знаю я своего родителя, – ответила девушка, смутившись, и подала полотенце со словами, – вытри бороду, хозяин, на маму ты похож глазами, счастливый будешь, ждала она тебя с самой пасхи, все деньки считала, а на троицу, как с огородом управились, слегла.

–Марфа, снилась она мне нынче ночью в Колдыбани, наказала долго жить, жениться, и чтоб обязательно сын был, внуки, чтоб род продолжить. Выходи замуж за меня, Марфа, а?

–Как скажешь, хозяин, – тихо ответила Марфа и поклонилась Никите в пояс, потом выпрямилась, смело посмотрела ему в глаза и заулыбалась искренне.