Станислав Ефанов - Валюторея

Опять пауза. Сосед влажно цокает языком и закатывает глаза.

– Да я ж обещал, что с зарплаты верну. А моё слово ты знаешь – кремень! Не веришь мне, чё ли? – он хватает себя за отвислость майки, сгребает в кулак, демонстрируя широтой этого жеста серьёзность намерений и обнажая поросшую негустой растительностью широкую грудь. – Не веришь?

И правда, Кашкин, как же так? Сам доказывать правду не любишь, а других заставляешь? Но между верой и правдой огромная пропасть. Ведь верить можно и в то, что не обязательно правда. А иногда может и не быть правдой. Или вовсе неправдой может быть – даже в такое можно верить. А вот правда в вере не нуждается. Правда – она и есть правда. Вот и не верит Кашкин.

– Три года.

– Что три года? – не понимает сосед.

– Обещал. Три года, – Кашкин рубит фразы покороче, чтобы лучше доходило.

Сосед отворачивается в профиль, но глазами продолжает вковыриваться в Кашкина.

– Не, Костюн, я не секу. Ты чё, хамишь?

Кашкин не поймёт, страшно ему или нет. Даже если этот алкаш и отметелит его прямо здесь, всё равно страшнее ухода жены ничего уже быть не может. И Кашкин готовится к удару.

Но сосед бить не собирается, хотя, может, и хотел бы. Потому что побои с вымогательством – это уже статья, и пару раз он получал взыскания, а однажды ему светило что и похлеще. Вместо этого он громко усмехается, да так, что эхо уносит звук по лестничным пролётам, и Кашкин от этого эха вздрагивает.

– Чё ты выкобениваешься тут мне? Тебе ж раз плюнуть высрать мне стольник.

Кашкин вскидывает на него глаза. Откуда он знает? Неужели Катя?! Она? Она не могла. Да нет, она же не поверила! Откуда?!

– Ну-не-ло-май-ся ты как-це-ло-чка, – дробно чеканит сосед, – ещё спасибо скажи, что не пятихатку прошу.

Кашкин нокаутирован без боя. Не могла Катя так поступить!

– Да чё ты напрягся, полгорода уже знает. Моя сёдня на анализы ходила, там вся больница шумит.

Нет. Зачем. А врачебная тайна? Стыдно. Как стыдно. Убежать и спрятаться – вот как стыдно. Точно Кашкина догола раздели перед этим алкашом.

– Ну чё? – торопит с ответом алкаш.

– Ничё! – зло отвечает Кашкин и захлопывает перед его носом дверь.

Снаружи тихо. Кашкин задерживает дыхание, но слышит, как колотится его сердце. Вопреки привычной анатомии колотится оно на неположенном ему месте кадыка, и колотится так громко, что стук его должен быть слышен даже через дверь. Через секунду в эту дверь врезается грохот.

– Э! – сосед долбит кулаком. – Ты ваще чё! Борзый?

И молотит со всей дури. Да так, что дверной косяк ходуном ходит да качается предохранительная цепочка. При желании он мог бы выломать дверь и ввалиться внутрь, и Кашкин чувствует себя маленьким и беззащитным, точно за ореховой скорлупкой. Какой же ты мужик, Кашкин? Тьфу, хлюпик.

И Кашкин, укушенный внезапно разбуженным самолюбием, тянется к замку открыть дверь. И пусть сосед превратит его в отбивную – всё равно. Страшнее удара от жены ничего уже быть не может.

Кашкин поворачивает щеколду. Щёлкает замок. На площадке слышен новый голос.

– Толян, ты где там? – голос женский. – Футбол!

– Тебе повезло! – ревёт Толян и на прощанье бахает кулачищем в косяк. Сверху сыплется цементная крошка и пыль.

Хлопает дверь напротив. На площадке всё стихает. От сквозняка открывается дверь в Кашкинову коробочку, и хозяин придерживает её ногой, а сам дрожит от избытка адреналина, сжав кулаки и не находя им теперь применения.

Но после драки, как известно, кулаками не машут. Так и стоит он в тишине и темноте коридора перед раскрытой дверью.

Так и простоял бы он ещё невесть сколько, как позабытый манекен, пустой изнутри и голый снаружи, если бы не телефонный звонок.

Катя!

Глава 4. Желательно шекспировские

– Молодец, Катюха! Одобрямс! Так его!

Это Ларисочка, подружка Катина. Помогает тащить чемодан от подъезда к такси. Есть такой тип подружек, знаете: всегда в курсе всего, всегда готовы помочь советом, знают жизнь лучше всех, разбираются в мужиках, как палеонтологи в ископаемых, но у самих ни мужа, ни детей.

– Спасибо тебе, Ларчик, – пыхтит от натуги Катя, – что б я без тебя, а?

– Для того ж подруги и нужны, – улыбается Ларчик, обнажая верхнюю десну. – Молодчинка ты, Катюх!

И она тарахтит, тарахтит, пока они тащат чемодан.

– Кирпичи у тебя там, что ли? – возбуждённо хохочет подруга.

– Жизнь там моя, Ларчик, поломанная.

– Ничего-ничего! Так ему! – понукает чемодан Ларчик.

Чемодан сыт и малоподвижен. Чемодан упирается и упрямится. Он не хочет, чтобы его кантовали после обеда. От этого его будет тошнить. Но он в меньшинстве, и женщины тащат его дальше от дома, где на антресоли темно, пыль, паутина и скучно.

– Ты в гости-то заглядывай, – приглашает Катя и уточняет: – Туда .

– Ага, – кивает Ларисочка и оживляется: – А хочешь, послежу за ним? Ну, водит он баб или нет?

Кате неловко. Катя в растерянности. Она и не думала устраивать за мужем слежку. Даже мысли такой не допускала. Хотя…

– А знаешь что? – решается Катя. – А давай!

И делает в воздухе отмашку, как перед артиллерией – «Пли!»

– Ну ты меня знаешь, – убедительно отзывается Ларисочка и прикладывает ладонь к плоскенькой, в общем-то, груди, – вот увидишь, ты всё правильно сделала!

Наконец чемодан погружен. Подруги обнимаются, звонко целуются в щёку, и машина выезжает со двора. Лариса провожает её взглядом и оборачивается к подъезду: не провести ли разведку прямо сейчас? Колеблется. И чувствует возбуждение. Как это всё-таки захватывает: видеть крушение чужих судеб. Видеть не в кино, не в опостылевших сериалах и поднадоевших ток-шоу, где подставные кривляки разыгрывают придуманную сценаристами драму, а в настоящей жизни, где всё взаправду, где нет вторых дублей, спецэффектов, каскадёров! Какая круговерть! Какая энергия! Какой заряд! Видеть, как в большом неповоротливом чемодане выносят обломки настоящего счастья, надежд и будущего. Всё натурально, никакой бутафории!

Тогда зачем они, мужья и дети, если всё кончается вот так?

Ларисочка решает не подниматься к Кашкину сейчас. Рано. Он не поведёт бабу в ещё тёплое гнёздышко. И Ларисочка отчаливает от подъезда, отмечая попутно, что туда входит жена Толика-алкоголика. Но эта парочка неинтересна Ларисе, она за ними давно не наблюдает. С ними всё ясно. Ей подавай страсти потоньше, поизысканнее. Шекспировские, желательно.

Она важно проходит через двор к своему подъезду, где её ждёт пустая квартира одинокой женщины за тридцать пять с текущим краном на кухне, отвалившимся кафелем в ванной и портретом киноактёра в рамке у зеркала.

Глава 5. У вас тут

В трубке незнакомый мужской голос. Кашкина колотит после стычки с соседом, и он даже собственный голос не узнаёт, когда говорит трубке «алло».