Наталья Пичугина - Под сенью эпохи и другие игры в первом лице

– Тебе нравится Рубцов? – спросила я её. Несмотря на юношескую неприязнь, Коля остался мне близким человеком, частью родительского дома. Она прижала книгу к груди, как будто я собиралась её отнять, и настороженно ответила:

– Это мой любимый поэт.

В её неожиданной замкнутости я почувствовала почти враждебность. Она смотрела мне в лицо безо всякого расположения и добавила почти вызывающе:

– Это очень большой поэт.

Передо мной стояло живое «широкое признание». Я подумала о несопоставимости этой любви и Коли, которого я помнила. Коли, который до сих пор жил в нашей квартире в разговорах родителей. Я только миролюбиво кивнула. К тому времени я уже хорошо знала, насколько может быть невзрачен воплощённый гений, и научилась это принимать. Это знание определило мои будущие пристрастия.

Мама купила мне розовое трикотажное платьице, редкое в советской текстильной продукции, из которого я в несколько месяцев выросла. Но пока я его носила, оно замечательно озаряло меня в глазах знакомых.

Однажды летом мы с папой зашли в редакцию к знакомому художнику Иосифу Игину. У нас дома стояла его книга шаржей на Михаила Светлова.

Он рисовал копии через подсветку: какой-то заключённый в полосатой одежде, – я наблюдала, пока он раз пять копировал рисунок в поисках лучшего варианта, копировал до моего появления и после продолжал копировать:

– Нет, это не то.

– А теперь слишком запутанно.

– Неуравновешенно.

А затем он сказал папе:

– Какая французская девочка! В розовом платьице.

И нарисовал мой портрет чёрным фломастером.

– Посмотришь потом и скажешь: «Неужели я была такой?» – А ведь была!

Портрет с подписью Игина хранится в родительском доме.

На мне было надето то же розовое платьице, когда Лариса Пастушкова впервые появилась у нас дома, в конце мая, в день своего рождения.

«Какая девочка!» – подумала Лариса, пока я не раскрыла рта. Но ознакомившись с моими манерами, согласилась, что эфемерности во мне маловато.

Это было моё первое столкновение с имиджем и с тем, как его виртуозно творили, в данном случае, Лара.

Весело-разноцветная, с двумя хвостиками по обеим сторонам головы, в мини юбочке и гольфах, похожая на картинку из журнала мод, улыбаясь во весь рот, полный больших белых зубов, Лара, из маминой сибирской родни, вошла в мою комнату – и в нашу жизнь.

Один из зубов имел тёмный ободок, – потом я узнала, что его вставили взамен вышибленного на катке.

Она была старше меня на десять лет и для меня представляла мир взрослых, но при этом входила и в мой мир, в отличие от родителей. Все мои друзья знали Лару-художницу, и она прекрасно ориентировалась среди них (в отличие от папы, который в своей рассеянности так никогда и не постиг, кто из моих друзей есть кто).

– К кому? К Никите? Ну, иди, – разрешала Лара в отъезд родителей, оставаясь со мной за старшую.

– Шамов приехал? Пойдёте все вечером? Ну, не долго.

– Витя звонил, просил перезвонить.

В доме сразу появилась красивая одежда: замшевые пиджачки, полосатые юбочки, разноцветные гольфы, бархатные брючки, утеплённые сарафаны – всё из редких текстур и сложных комбинаций, полный набор вариаций по моде 70-х годов, каких мне и не снилось иметь – часто красивее, чем в модных журналах. Судя по обилию вещей, они составляли общий гардероб в той студенческой коммуне, где обитала Лара, пошитый ею самой и подружками.

– Вот, поносите, – говорила она нам с мамой, привозя новую партию красивой одежды.

Лара обладала абсолютным чувством цветовой комбинации. Её вязаные узорные свитера, кухонные расписные доски, настенные коврики, ремни и цветные рисунки прерывали мне дыхание от восхищения. Лара наводнила наш дом красивыми вещами, сделанными ею самой и друзьями-студентами.

Ларино умение создавать красоту лежало в недоступной мне и непостижимой плоскости. Всё, к чему она ни прикасалась, преображалось в красоту. Она углядывала на рынках грязную мешковину, которая после стирки превращалась в ткань интересной фактуры и в изумительную полосочку.

– Лара, как у тебя получается всё так красиво? – не понимала я.

– Просто я делаю, как мне нравится, – пожимала плечами Лара.

Моему разумению было не под силу таковое объяснение. Так же не под силу оно оказывается теперь моим студентам, когда они, не выдержав конкуренции со мной, спрашивают:

– Как вы знаете, что надо сделать именно так?

– Я это вижу, – отвечаю я, не в силах найти лучшего объяснения. И вспоминаю Лару. Её творческое начало било ключом, преобразовывая всё вокруг. Ларино шитьё отдавало фантастикой. Она кроила на глаз, избегая кривых линий, и вещь сидела как влитая.

– Мы тут бьёмся над усовершенствованием выкроек, – говорили ей подружки из Дома моделей, – а ты режешь на глазок, и твои вещи сидят лучше, чем наши!

Всё совершенное в шитье я узнала от Лары, хотя часто её учение шло вразрез с традиционным:

– Никаких выточек на животе.

– Курточка не должна быть большего размера, чем блузка.

– Избегай кривых линий в выкройке.

– Комбинируй в преобладающей гамме.

– Разглаживай швы в процессе шитья.

Ларин талант бушевал, как бомба, возле моих дремлющих подростковых сил. Малейшее неуважение с моей стороны к процессу созидания возмущало Лару: нетерпение и лень не имели места в работе.

– А можно я не буду здесь разрезать? – спрашивала я. – Так получится быстрее.

– Ты хочешь быстрее отделаться или хочешь иметь красивую вещь? Выбирай! – жестоко ответствовала Лара.

Вернувшись однажды после несколькодневного отсутствия и обнаружив, что блузка, фасон которой она придумала в своё отсутствие из белошвейной ткани, грубо испорчена мной в спешке и неумении, Лариса схватилась за голову:

– Зачем ты её взялась шить?! Я же сказала, что вернусь и сделаю! Просто из дому нельзя выйти – всё испортят! – и бескомпромиссно подытожила: – Ис-пор-че-на вещь!

Лара шила маме модные платья для работы, укороченные, насколько мама соглашалась, и удлинённые миди, летние пальто макси, перелицовывала демисезонные, перешивала шубы, шила плащевые курточки из разноцветных кусочков, вязала под цвет шапки и шарфы, ткала сумки.

– Нет, я не могу так некрасиво ходить, – говорила она, оглядывая меня и опять берясь украшать мою внешность, меняла мне шапку или шарф.

К нам домой приходили Ларины подружки, художницы-дизайнеры, все с интересной внешностью, любопытно одетые и словно наперебой создающие красивые вещи. Ларины друзья с ювелирного отделения сделали маме удивительные сканевые перстни из осколков малахита и лунного камня, которые до сих пор я демонстрирую своим студентам, как завидный образец творческого потенциала.