Нана Сила - Один день пьянюшки

Видимо, всё смешалось в этом доме. Словно снежный ком обрушился на середину первого этажа и смёл каждого со своего пути. Наступило обледенение. Такое необыкновенное: с горящим котлом изнутри. Нет, ни одна льдинка не таяла. В тот самый момент разгара пекла, холод добирался до каждой жилки твоего тела-получалось нечто жуткое, как камень твёрдое, как топор тупое. Один раз попав сюда, человек не сможет забыть окружающую обстановку. Каждый день похож на новый, а приходящий на старый. Солнце встало – он лёг. Наконец, старики, дети и главная виновница всей бесовской свистопляски, женщина с глубокими черными, сильными глазами, успокоились. Наступили блаженные, тихие, утренние часы, когда без замирания сердца и дрожания рук, они садились за огромный деревянный стол пить Краснодарский чай. К чаю относились особенно трепетно, как к старинной, традиционной трапезе и, потому заваривали его сами. Сначала выходил седой лысоватый мужчина, отец, пропивший и прогулявший свою жизнь беззаботно и красиво, но, видимо, когда-то упустивший младшего сына. Он небрежно и строго садился на диван (всегда около пианино), брал в руку уже подготовлено лежащую в нужном положении чайную ложку и доставал из банки любимое варенье из алычи. Когда он пил, все молчали. Только после ухода главы семейства, к трапезе приступали все остальные. Семья была большая, что может дать основание вспомнить про великое дружелюбие, теплоту и любовь между членами семейства. Однако за действительно широкими и красивыми улыбками скрывалась невыносимая боль и утрата.

– Доброе утро, – поздоровалась бабушка.

– Доброе, – сухо ответили ей.

В два слова были вложены надежды на вселенскую доброту, на взаимопонимание. Тонкой струной натянутые надеждой два слова.

Было у этой кудрявой женщины два сына: один толковый, другой дурак (так родители сами его и обозначили). Как и полагается, привели жён когда-то: одна толковая, другая дура (так уж повелось). Понарожали детей (тут уж получились толковые все). Только вот у дураков с жизнью редко складываются ладные отношения. Пил дурак, так пил, будто и не живёт вовсе. Всё его существо рыдает и кричит: «ну его всё и всех к черту». Сердце изнывало у дурака от тоски. Бывает, лежишь ночью и слышишь, как воет, словно волк, и ты постанываешь вместе с ним, стараясь заглушить свою боль молчанием. Думаешь тщетно: «а вот разделю вместе с ним страдание, и отпустят ему грехи мирские, и завоет глядишь по-другому – по-человечески». Тут ты и ошибаешься: человеческий стон страшнее животного-у этого дикий, охотничий, даже если грустный. У человека другой: окутывающий, заражающий, многоголосый. Бежишь, сломя голову, авось почувствует, что ты рядом, что вы вместе. Смотришь в глаза, и где-то за пеленой стенок зрачков виднеется облик, похожий на человеческий. Ты его ищешь, зовёшь, пытаешься запечатлеть, а он оказывается так далеко. Эх, девочке звезды с неба не надо, только бы увидеть снова его тёплый взгляд. Никто бы не мог подумать, как бывают безутешны слова родных людей. «В человека словно вселяется нечистая сила. Нет. Точно вселяется», -проснулась в поту от тяжелых мыслей его дочь. Долгие детские годы её мучает причина болезни своего отца. Она наивно, по-доброму верит в его исцеление, что сама, можно подумать, заболевает. Вспоминая отрывками театральные сцены черных человечков, она вдруг останавливается. Ярче всего в её сознании всплывает одна, короткая, но до того жуткая, до того брезгливая: хорошо прижившаяся в лабиринтах мозга. Пару лет назад, когда ещё квартира второго этажа была похожа на что-то живое и пахла пусть не свежими, но тюльпанами, девочка сидела за кухонным столом и строчила новое сочинение по литературе, искренне веря, если на среднем пальце появится мозоль-она станет настоящим, а главное заслуженным журналистом.

Тем временем внешние шумы были такими же обыкновенными: мама вешала белье, пока ее супруг искусно изображал змею на холодном полу холла. Его ноги, как лапша, извивались и никак не могли «найти в себе» силы подняться и лечь наконец на долгожданную кровать. Зачем-то понадобился весёлому пьянюшке третий этаж, и он решительно напряг все свои мышцы, чтобы преодолеть высокую, вздёрнутую лестницу. Однако с каждой попыткой не выходило. Тяжело вздыхая от заедающей усталости, мама тщетно уговаривала пьянюшку бросить это сомнительное дело и уложиться спать. Старшая дочь вспоминала: «не знаю, не помню, в какой момент моё дыхание вдруг остановилось, жизнь будто перестала существовать, и временные рамки расширились. Резко сердце прижало утюгом, не поворачиваясь, я ощутила адский страх и холод. Мама продолжала вешать белье. Я обернулась интуитивно вполоборота, как раз туда, где должен был также лениво валяться пьянюшка. Вдруг что-то завыло изнутри моей души так звонко и отвратительно, я закричала: «Это не он! Мама, это не он!»». Горящий, пустой, жаждущий новой чистой крови взгляд испепелял всё вокруг. Черный омут, бесчувственный, лукавый созывал девочку в свои объятия. Человек, который не мог контролировать свой язык и все конечности тела, вдруг встал на кончики пальцев рук и ног и вывернул шею, как настоящий змей. «Молись» – призывно голосила мать. Молитва «Отче наш» теперь звучала смело, твёрдо и уверенно. В этот момент ни на кого не надеешься, кроме Бога. Вера что ли истинная обретается в этот момент. Происходит настоящая борьба двух миров: света и тьмы. Чувствуешь оберегающий круг, начертанный вокруг тела ангелами, а все равно кричишь ещё громче, боясь, что сил твоих никчемных и грешных не хватит справится с ним. Обстановка накаляется. Ожидаешь фееричной победной завязки. Но не переносит бес ни одного светлого слова, думы, чувства, взгляда. Его начинает трясти, как лихорадочного. Он сворачивается в кривой узор и готов уже наброситься на свою добычу. Скрип двери. Заходит брат обезумевшего пьянишки. Кто бы мог подумать, насколько ничтожно актерское мастерство в современном мире. Я не видела, чтоб кто-нибудь из мастеров театра и кино так искусно и стремительно мог принимать разные маски. Ноги и руки подкосились и отбросили тело на лестницу, как ненужную материю. Пьянюшка вернулся.

Мытарства.

– Ночь коверкает, выворачивает душу наизнанку, словно обнажает все страхи и боли. Порой лежишь и думаешь, а ведь не зря тьма названа тьмою, а день светом. Не спят черти, распространяют гнилые запахи. Тогда почему и мне не спится? Не уж то страхи сильнее меня!? Чем больше думаешь, тем быстрее попадёшь в дебри. Ах вот он стоит, дышит так тяжело, – размышляет девочка вслух.

– Душенька спи, никого тут нет, – шепчет мама.

– Ну как же? Цепь затрещала, ходит…слушает с завистью, как мы дышим. Невыносимо, мама, ему слышать спокойное ровное человеческое дыхание: он желает, чтобы и мы изнывали от гнева. Он ведь и есть этот гнев. И когда-нибудь всё наладится! Не унывай! Они ждут твоего падения, не унывай, – наконец заснула девочка.