Настасья Астровская - Красная крыша

Тринадцатилетний Орф, задыхаясь, бегал между равнодушными извозчиками. Он просил, он умолял, он пытался вызвать в них чувства. У вас есть дети? У вас есть братья и сестры? У меня может быть, мы должны спасти мою сестру или моего брата, немедленно, сейчас, слышите!

Но в ответ ему только разводили руками.

Окончательно утратив надежду, Орф сел на землю – и заплакал, обессиленный. Заплакал даже не от жалости к Чарите и ее ребенку, не от страха, не от обиды за отца – а, скорее, из-за жуткого осознания того, какими бывают люди. Он не знал такого раньше – и был бы рад не знать никогда.

И вдруг чье-то мягкое сердце откликнулось на его слезу.

– Эй, парень, – послышалось откуда-то сверху, – ищешь повозку?

– Да, да, очень, – вскакивая и утирая слезы, живо отвечал Орф, – нужно быстро ехать в красные крыши, женщине нехорошо, ей нужен врач!

– Поехали, – коротко ответил извозчик.

Они ехали до дома – молча, потом обратно, уже с Чаритой, в сторону красных крыш – так же молча. В ослепительном богатом квартале Орф растерялся – слишком умиротворенно здесь было, слишком ясно. Неужели так бывает, спрашивал он себя, когда у кого-то происходит страшное? Неужели?

С трудом они нашли доктора. Рискуя – буквально – своей свободой, они чуть ли не ворвались в дом мэра, требуя им помочь. Один из врачей согласился выйти к ним, смутно чувствуя, что делать этого нельзя. Так или иначе, он остался с Чаритой.

Брун и Орф настолько увлеклись всем этим предприятием, что забыли даже поинтересоваться самой Чаритой. А может быть, дело было в том, что они боялись узнать правду.

Но правда была неумолима: ребенок Чариты был уже мертв. Удивительно, как сама она не истекла кровью. Может, если бы они были чуть быстрее, все бы закончилось хорошо.

– Вы должны радоваться, что мать жива, – говорил врач с несчастным лицом.

Он произносил «вы должны», но делал это таким извиняющимся тоном, что его самого становилось жаль.

– Ей нужен отдых… Держитесь. У вас, пожалуй, будут еще дети…

Но детей у Вергильмов больше не было.

С той поры, как семья в абсолютном молчании, прерываемом лишь скорбным всхлипыванием расшатанных колес, вернулась в свой дом с сине-серой крышей, речи о втором ребенке не заходило ни разу.

Вергильм молчал почти неделю. Ненависть, утихшая было в нем, усыпленная приятным домашним бытом, поднялась вновь, сделав его желчным, угрюмым и больным. То была ненависть к самому себе – как к человеку, не сумевшему дать необходимое своей семье.

Чарита продолжала работать и никогда не упоминала о своей дочери – а она была уверена, что у нее будет девочка. И только по ночам она плакала и просила у своей Кристании прощения. Ей она и пообещала, что больше не родит детей. Для Чариты все было просто: зачем приводить детей в этот мир, который никогда не оценит их? Зачем показывать им жизнь, в которой никто не хочет помочь? Сделать такое – значит, быть жестоким. А разве можно быть жестоким к собственному дитя?

Орф просто хотел все забыть. Все забыть – и опять верить людям.

Брун Вергильм с тех пор стал одержим одной идеей: он любой ценой должен был добыть себе красную крышу.

Он принялся изучать законы Руфенсбурга, вчитываясь в каждую букву, в каждую запятую. Выяснилось, что путей у него несколько.

Закон номер тридцать шесть.

Горожанин незнатного происхождения может получить дом с красной крышей и прилагающиеся к ней права и свободы, если в течение года заработает тридцать шесть тысяч ребристыми монетами и предоставит документ о том властям Руфенсбурга.

Вергильм крепко задумался.

Ребристые монеты были монетами особой чеканки, и каждая ребристая монета стоила три обычных. Да и не у всех горожан такие монеты были. Можно было заработать и в простых монетах, а потом поехать в банк и обменять, с тем чтобы получить после документ о заработке,но банк при обмене монет требовал комиссию. Так или иначе, работать нужно было не то чтобы не покладая рук – требовалось, по всей вероятности, практически перестать спать и есть.

Брун Вергильм принял трудное для себя решение: пора было договориться с совестью и стать жестче в торговле с покупателями с краснокрышной стороны. Мясо у него было отменное, поэтому позволить себе такую неслыханную по его меркам наглость он мог.

Больше всего честного Бруна удивило то, что при повышении цены послов с краснокрышной стороны не убавилось, а, напротив, стало чуть ли не вдвое больше. Но одно это не могло обеспечить необходимой суммы. Бруну пришлось ездить за стену и подрабатывать по ночам где придется.

По истечении адского года Вергильм подсчитал финансы – и чуть не заплакал. По итогу у него выходило десять тысяч ребристыми монетами и семьдесят пять тысяч обыкновенными. Простая арифметика безжалостно щелкнула Бруна по носу: этого было недостаточно, а при обмене простых монет на ребристые с учетом комиссии и вовсе выходила одна тоска.

Вергильм понял, что этим он ничего не добьется, больше того – еще один такой год может оставить его не только без красной крыши, но и без собственной, которая попросту съедет от такой жизни.

Тогда он перешел к следующему варианту.

Закон номер девяносто четыре.

Служение при Государственной Башне в течение трех лет дает право на получение дома с красной крышей и прилагающихся к ней прав и свобод, если по истечении срока службы горожанин выпускается в чине Майора Третьего Уровня.

Служение в башне было, прямо скажем, не самым приятным из занятий. Раньше она была тюрьмой, еще раньше – сторожевым постом. Теперь она носила, скорее, характер архитектурного памятника,но некоторых преступников все-таки держали в отдельных ее камерах. При этом сюда же водили экскурсии, поэтому служителям башни надлежало следить, чтобы туристы не набрели на какого-нибудь грустного растратчика или веселого маньяка. Обстановка там была жутковатая – темно, сыро, привидения и весьма холодно по ночам.

Всего в башне было девять этажей – их звали уровнями. Начиная службу с первого уровня, набирая баллы за хорошую работу, служители поднимались вверх по уровням. Казалось бы, за три года добраться с первого уровня до третьего не составляет труда. Однако несение службы предполагало бессчетное количество нюансов, и нарушение любой мелочи каралось понижением в звании и в уровне.

На верхних уровнях и вовсе работали только потомственные служители башни. Там и климат был получше, и зарплата куда достойнее.

Как бы там ни было, Вергильм выпрямил спину и отправился в башню наниматься на работу.

Первые пару недель в чине Сержанта Первого Уровня прошли без инцидентов. Но работать снова приходилось практически без сна. На третьей неделе Вергильм уснул стоя, что заметил его начальник Лейтенант Первого Уровня Уиллеас Ротвик. За такой проступок Вергильм был понижен – в прямом смысле – до сержанта нулевого уровня.